— Даутов!.. Вы?
Она видела, как он дернулся, сделал глаза удивленными и враждебными и вдруг широким шагом пошел в сторону. Мать пробовала было его догнать, но почему-то отстала и, отставши, несколько раз повторила, однако вполголоса:
— Это он!.. Это, несомненно, Даутов!.. Иначе он не ушел бы!.. Но почему же все-таки он вдруг стал офицером?..
Только несколько лет спустя узнала Таня от матери, что действительно в эту весну Даутов был в отряде, пробивавшемся в Крым, и появление его в офицерском костюме в городе, занятом белыми, проделано им было в целях разведки с большим для себя риском.
Таня помнила, что после того еще несколько раз они с матерью были в этом скверике и почти вплотную подходили к офицерским группам, вглядываясь в лица. Один седой военный, приняв ее мать за нищую, сунул ей в руку керенку, и она взяла и торопливо поклонилась. Таня была рада, что мать так хорошо обманула этого седого военного, сыграв роль, как будто и всамделишная нищая. Она сказала ей об этом.
— Конечно, я и есть нищая, а то кто же? — отозвалась мать.
Но Таня ответила твердо:
— Нет, мама, ты — учительница!
Однажды в лунную ночь, когда весенний дождик, мелкий и теплый, создавал впечатление серебряной пыли на всем, они с матерью шли где-то по шпалам между вагонов. Ей очень хотелось спать, но вверху иногда знакомо жужжало и где-то сзади сильно хлопало. Мать изо всех сил тянула ее за руку, а она полусонно цеплялась ногами за шпалы.
И вдруг чей-то голос, хриплый:
— Эй, баба! Ты куда?
— Здесь санитарный поезд? — спросила мать.
Хриплый голос:
— Ты видишь — обстрел? Куда лезешь?
— Я сестра милосердия!.. Меня послали сюда… в поезд…
Таню очень удивило это: кто мог послать сюда мать, которая так боялась стрельбы?
— Меня послали… И вот бумага…
Она проворно вытащила бумажку и протянула перед собой.
— Спрячь, размокнет! — сказал хриплый. Лица его не было видно, блеснула только винтовка. Потом он добавил мягче: — Иди прямо, там разберут…
В эту ночь Таня с матерью попали в санитарный красный поезд того отряда, который весною девятнадцатого занял Крым.
Доктор в поезде казался Тане очень свирепым: он был мрачного вида, худой, желтый, по нескольку дней не брился.
— Я тебя знаю, брат! — страшно глядя, говорил он Тане. — Ты — из Персии.
— Нет, вы не знаете, — отворачивалась она, вздохнув, — я из Кирсанова.
На мать ее, очень боявшуюся всяких ран, у которой при перевязках чересчур дрожали руки, доктор кричал:
— Принимают тут разных, черт их дери!.. Ступить не умеет, а туда же — сестра!
