Но и в школе, и дома, и в обществе городских знакомых школьный учитель Рамундо принуждал себя к некому конформизму, для того чтобы лишними тревогами не ухудшать здоровья Норы, которое вызывало большую озабоченность. Однако же, чтобы отвести душу, он принялся похаживать в небольшую обособленную группу, где он наконец-то мог дать волю своим подлинным мыслям. Они встречались в захудалой харчевне; в ней стояло три или четыре столика и бочка красного вина последнего урожая. Хозяин, старый знакомый Джузеппе, был анархистом. Их с Джузеппе объединяли общие воспоминания молодости.
Я так и не могла установить, где же находилась эта харчевня. Но были люди, объяснившие: чтобы туда попасть, нужно-де сесть то ли на пригородный трамвай, то ли на фуникулер, идущий к подошве горы. И я всегда воображала себе, что в темном ее помещении запах молодого вина смешивается с запахом полей, бергамота и хвороста, а может быть, даже и с запахом моря, приходившим из-за идущей вдоль берега горной цепи. К сожалению, я и поныне могу ориентироваться в тамошних местах только с помощью географической карты, и скорее всего сейчас харчевня более уже не существует. Ее немногочисленными посетителями были, насколько я могу судить, батраки, работавшие на местных угодьях, кочующие пастухи; иногда забредал какой-нибудь рыбак с побережья. Они разговаривали между собой на каких-то древних диалектах, в которых слышались арабские и греческие слова. И в доверительной близости с этими бедолагами, зашедшими хлебнуть винца, которых Джузеппе с неподдельным сочувствием называл «братья мои» и «товарищи мои по крушению», он возвращался к прежней буйной веселости, снова отдавался своим юношеским идеалам, которые были ему еще слаще оттого, что теперь они были секретны и опасны. Наконец, здесь он мог излить душу, декламируя стихи, которые считал непревзойденными и которым он так и не смог научить ребятишек на школьных уроках:
Падем в борьбе, себя покрывши славой,
открыв потомкам путь надежды сладкой.
Над кровью воспарит сверкающей державой
анархия, начальница порядка!
…Мы — парии, в наших рядах миллионы,
на каторге вечной трудиться нам надо!
Но знамя подняв, развернем мы колонны
и светлое завтра нам станет наградой!
Но кульминацией этих их собраний бывал заветный момент, когда гости, убедившись, что снаружи их никто не подслушивает, негромко пели хором:
Мы с революцией пойдем,
наш черный флаг мы развернем,
жизнь за анархию положим!..
