Говоря это, Мать подняла голову к солнцу, к небу, отчаянно призывая их на помощь. Теперь она обращалась то к Анне, то к Богу:
— Милый Торум, где же Ты?! Где же Ты, где?! Анна, вот солнышко тянет к тебе свои ласковые руки-лучи! Милый Торум… Анна, доченька…
Мать говорила быстро, скороговоркой, то опуская, то поднимая голову к небу. И не заметила, как помутнел взор Анны и как стали гаснуть ее по-детски чистые глаза. А Мать все говорила и говорила, убеждала дочку, что та будет жить. И вдруг замерла, застыла на полуслове с открытым ртом: левой рукой почувствовала, что у Анны перестало биться сердца… Еще мгновение, не веря этому, окаменевшая Мать сидела молча. Потом, опомнившись, дико закричала.
Так закричала, что от ее крика треснули льды и снега болота.
Треснуло небо.
Треснуло солнце.
Все вокруг покрылось трещинами.
И Мать повалилась на остывающее тело Анны, завыла нечеловеческим голосом. Ее жуткий вой, вползая во все земные и небесные трещины, расшатывал, казалось, все мироздание. Все рушилось. Все рассыпалось. Казалось, подступал конец Мира, человечества, остяцкого народа и вместе с ним подступала кончина Матери и ее Детей. И эту надвигающуюся катастрофу не сможет предотвратить никто, ибо даже истекающая кровью Божья Матерь оказалась бессильной перед красными.
— Какую девочку погу-би-ли-и!.. — подвывала она, давясь слезами. — Псы… мерзавцы… сволочи… Какие твари вас пор-ро-дили… Твар-ри… будьте про-кля-ты… на все времена… пока Земля стоит…
Наконец, вой перешел в глухое шипение. И Матерь Детей, омертвевшая, затихла и теперь лежала, подобно подбитой птице, распластавшись на стынущем теле милой доченьки…
Помощник командира Мингал поднес бинокль к глазам. Две упряжки в снежном вихре стремительно уходили по озеру. Они неслись с такой скоростью, будто взлетели по морозному воздуху. Казалось, вот-вот насовсем унесутся в небо. На первой нарте сидела женщина в платке. На второй — мужчина: мелькал светлый гусь[14] с белым капюшоном.
Мингал оторвал бинокль от лица и уверенно сказал командиру:
— Разведка!
Командир помедлил, потом глухо приказал:
— Взять! Живыми!
Мингал развернул красноармейцев цепью, скомандовал:
— По оленям — огонь! — Выдохнул морозный пар, снова заорал: — Огонь по оленям! — Перевел дух и опять: — Огонь!
Дали три залпа. На задней упряжке сначала захромал правый пристяжной, потом упал вожак. Остался на ногах средний олень. Мужчина соскочил с нарты, развернул последнего оленя поперек дороги, прикрылся им от преследователей и вытащил винтовку. Женщина тоже остановила упряжку. Но спутник что-то крикнул ей и замахал руками: мол, уезжай, прикрою.
