Через мгновение грохнул взрыв. Вихрь уда-рил в грудь — и Матерь Детей упала навзничь. Падая, краем глаза она увидела, как Хвост Крючком сорвался с цепи и, радостно взмахнув своим пышным лохматым хвостом, рыжим клубком понесся к ним. Но предсмертный визг попавшей под огненный камень собаки она уже не слышала.
Все вокруг потонуло в снежном урагане. Все вокруг взвихрилось. И показалось Матери Детей, что вместе с грохотом она провалилась в Нижний Мир и навеки оставила Землю людей. Все исчезло. Все потонуло во мраке. Время для нее остановилось. Воцарилась мертвая тишина… Потом стала наплывать белая пелена. Она еще успела удивиться, почему в Нижнем Мире белая пелена, а не черная тьма. Странно, очень это странно… Затем пелена стала медленно рассеиваться. Проступили очертания поникших сосенок, дороги и меховых ягушек дочерей. Машинально отметила: вот Маркина шубка — на ней орнамент «заячье ушко», сама вырезала и шила. А вот Анин узор, называется «спинка соболя». Значит, они рядом, это хорошо… Матерь Детей лежала неподвижно, она стала будто бестелесной, будто тело ее разнесло огненным камнем на мелкие-мелкие крупинки и превратило в белую пыль.
Безмолвное небо. Покалеченные сосенки. Мариино «заячье ушко». Анина «спинка соболя».
Прошло еще сколько-то времени. Потом в ее ушах появился звон, а в ноздри ударил противный запах огненного камня. Но окончательно вернул ее на землю зов, полный мольбы и пронзительной боли: — Мамм-ма-а-а…
— Ан-на-а! — живо откликнулась Мать, напрягая все силы.
Зов старшей дочери подбросил женщину, оторвал от земли. Она всем своим нутром почувствовала, что сейчас Анна больше всех нуждается в ее помощи. И она подползла к Анне, села на снег, положила голову дочери к себе на колени.
— Мам-ма… — почти шепотом повторила Анна.
— Я тут, я тут, Анна! — закричала Мать.
Она обхватила голову дочери двумя руками, низко наклонилась над ней. Лицо Анны неузнаваемо изменилось: заострились нос и скулы, угас живой румянец на щеках, и прорезались впервые тонкие нити страдальческих морщин. Она побелела, как весенний снег, исходящий трещинами под неумолимым жаром небесного светила. Глаза ее, как два озера, были полны слез, но взор все еще оставался ясным. И она тихо, но отчетливо выговорила:
— Мама, я хочу жить…
— Что ты, Анна! Ты будешь жить! Будешь жить! — закричала Мать.
С этим криком на устах она ощупала голову дочери, развязала платки на шее. Торопливо приговаривая, успокаивала Анну:
