"Но есть у ночи это дарованье — казаться собеседником твоим..." Кирилл сел в специально поставленное у окна плетеное кресло. Сон не шел, конечно. Попросить чаю? Или включить свет, чтобы можно было хотя бы читать?.. Но он не двигался.
Интересно, до каких пор можно было что-то изменить?.. Он вспомнил себя студентом. Гордым студентом, который не желал иметь с транспортной корпорацией ничего общего. Литератором хотел быть, даже стихи публиковал... Старец и не думал возражать. Просто иронически посматривал на внука полуоткрытым своим оком, как у игуаны. Сколько я его тогда не видел? — подумал Кирилл. — Года три, наверное... А потом у меня все-таки вышел авторский сборник, и состоялась встреча со Штейнгеймом. И все решилось за полчаса. Штейнгейма можно понять — он прямо сказал, что защищает литературу от таких, как я; потому и был так резок. Но после этого разговора — писать дальше стало невозможно. Перо в руку не ложилось, и планшет не открывался. Я это пережил, подумал Кирилл. Разве что кто-то из богов знает, как я это пережил. А ведь история с Еленой тогда только начиналась...
Кирилл вжался в кресло, пытаясь унять свое сердце. Все хорошо. Ему теперь двадцать девять лет, у него огромный доход и титул консула. Он — третий человек в Департаменте. Левая рука деда, графа Александра Негропонти, всемогущего Старца.
Раскрылась дверь, впуская в комнату прямоугольник света. Елена. Никто другой без стука бы не вошел.
— Новости? — спросила она мягко, шествуя к окну.
Кирилл встал.
— Новости. Да. Так себе новости. Хризодракон встречался с Мильтиадом. Понимаешь, что это значит?
Елена усмехнулась. Кирилл молча ее рассматривал. Когда они впервые встретились — о господи, уже шесть лет назад! — он подумал, что она похожа на персонажей Данте Габриэля Россетти. Крупные черты, тяжеловесность и изящество. Легкий оттенок инферно. Кажется, он даже сказал что-то подобное в своем объяснении в любви — том самом, неудачном... Через месяц после разговора со Штейнгеймом это было. Неудивительно. Но на этот раз он не сдался. Он добивался эту женщину пять лет, совершенно целеустремленно, жертвуя всем лишним. И — добился.
— ...Понимаю, — отозвалась она. — Теперь в игру против нас вступят кавалергарды. Если уже не вступили.
Кирилл кивнул.
— Идиоты, — сказал он. — Помилуй боги, ведь Мильтиад же не дурак. Он... идиот. Как он может не понимать, на каком вулкане мы сидим? Он вообще был когда-нибудь хоть в одном промышленном городе? Я ездил в Гермиону две недели назад, по делам... ты помнишь... (Елена кивнула.) Я там... ну, хотел однажды пройтись до нужного адреса пешком, карта у меня была... а подошел трамвай. Знаешь, что такое трамвай? Вот я в него и сел... И знаешь, что меня там больше всего поразило? Газета. Там, в трамвае, одна женщина читала газету. Местную. Я заглянул... и увидел, что ничего не узнаю. Там рядом с городской хроникой шли как бы новости культуры... назывались какие-то музыкальные исполнители, фильмы, какие-то книги даже... ничего. Я вообще не мог понять, о чем там речь. Ничего знакомого. Другой мир. Другая цивилизация, чтоб ее... И это здесь — а как тогда на Карфагене? Где целые мегаполисы с такими жителями, целые страны? Сегрегация сословий... Ни у Бюро, ни тем более у нас нет информации о том, что там на самом деле происходит. Ты же знаешь, что восстание в Мегалополе было для всех неожиданностью? (Елена опять кивнула.) Насытить сорокамиллионную массу чужих людей агентурой так, чтобы происходящие в ней процессы стали прозрачны... это задача не для тайной полиции, а я вообще не знаю, для чего. Никому это не по силам. — Он ударил кулаком о ладонь. — Никому. Мы построили чудовищно уродливое государство... Не мы. Ты сама все лучше меня знаешь. Мы его получили в наследство... — он посмотрел на Елену с надеждой.
