Потом был Афганистан. На войне он озлобился, одичал. Почему-то возненавидел американцев. К моджахедам, напротив, испытывал чувство симпатии. (Как ни крути, а правда на их стороне). Что, впрочем, не мешало ему убивать и тех и других...
Я легко считывал информацию о прошлым майора- спецназовца, но как ни старался, не смог откопать в его памяти ни единого проблеска из жизни того, кто раньше владел этим телом. И я, эфемерное существо, лишенное всяких эмоций, впервые познал нечто, похожее на чувство досады.
Никита тоже был не в себе. Все шло как-то наперекосяк: и в стране, и в армии, и в этой вот, долбанной операции. Серость, кругом одна серость. Не власть портит людей, а безумная жажда власти, имя которой - политика. Не зря подполковник Архипов, читавший когда-то курс военной истории в Киевском общевойсковом, по пьяному делу не раз говорил: "Узнаю, что кто-то из вас перешел в замполиты - сей же час прокляну. Это значит, что я вас хреново учил".
Этот тоже, ефрейтор запаса, приехал командовать генералами. Выгорит дело - орден ему и почет, сорвется - тоже без штанов не останется. Черти его принесли, все по фигу - лишь бы в Кремль на тусовку не опоздать! Ничего, время придет - спросим. Со всех и за все спросим! Не добро - справедливость - высшая моральная категория. Справедливость, как неизбежность возмездия.
Я оставил Никиту когда он шагал по бетонке и вел за собой пятерых ребятишек. Он шел и стыдился их благодарных глаз, весь в сомнениях и расстроенных чувствах. Не снимал он и своей доли вины: что-то сделал, что-то сказал не так, на чем-то не настоял.
Этот безумный мир выглядел весьма неприглядно, если смотреть с его небольшой колокольни...
Да, то, что творилось в аэропорту, бывает только в России, где меньше всего доверяют специалистам. Все команды выполнялись бегом, но не было в них изначального проблеска мысли. А так... бестолковая суета, имитация бурной деятельности.
Уже свечерело, когда подошли тягачи. Подготовленный к вылету самолет неспешно утащили за хвост. Вместо него подали другой - тот самый мурманский рейс, в котором летел полумертвый я.
К опущенной аппарели медленно подходил экипаж. За каждым движением летунов настороженно наблюдали из окон автобуса. Как, впрочем, за всем, что творилось на летном поле. Люди шли, как на плаху, поддерживая друг друга.
- Те самые, я их всех хорошо запомнил - четырежды этим рейсом летал, - уверенно прогудел Мимино и опустил бинокль.
