- Евгений Иванович!
- Что, Август? - старый разведчик удивленно поднял глаза: подобные обращения там, в России, были привычны как воздух, а здесь, на Кубе, они дышали экзотикой. - Ты что-то хотел спросить?
- Мне кажется, что этот дом так просто вас не отпустит.
Было, пожалуй, два родника, два места на этой планете, которые Векшин то ли обожествлял, то ли очеловечивал - Голгофо-Распятский скит на Анзерском острове и дом-музей Эрнеста Хемингуэя в пригороде Гаваны. Ну, с Соловками вроде бы все понятно: заповедный осколок Родины, вечная оттепель сердцу. Там форель в прозрачных озерах, болота, желтые от морошки, небо невиданной чистоты. А грибов по склонам - хоть косой коси! И комарье, как кара Господня. Но вдруг, после изматывающего бездорожья, будто удар по глазам! - белоснежный блистающий скит, взлетающий с вершины высокой горы белым лебедем в синее небо. Глянешь на него - обомлеешь, только совесть голодной собакой завоет в изумленной душе. Там, внутри, все, что возможно, порушено. Даже лестница, ведущая на хоры. А сумеешь туда взобраться - вовек не забудешь: сохранились, не выцвели краски сумасшедшего богомаза, не изгажены богоборцами, не тронуты временем. Как живые, цветы разноцветным нимбом и Святая в их ореоле - земная, красоты неземной.
Будто горечь на устах -
Ипостась тоски -
Заповедные места,
Остров Анзерский.
То не водка душу рвет,
Пот на рожу лья -
Зной, болота, комарье,
Бездорожье, бля!
И ползу я напролом,
Крою матами
Скалы, солнце, бурелом,
Ту зарплату и
Рву одежду на клочки,
От подмышек пар.
Глядь: а в небе белый скит,
А к нему тропа.
Соловки вы, Соловки,
Загрубелые,
Вам бы этот чудо-скит,
Глыбу белую.
В небе дерзкие мазки:
Дескать, вот тебе!
Ах, какой веселый скит -
Сердцу оттепель!
Тропка долгая как стон
Всепрощающий.
Над подломленным крестом
Крики чаячьи.
И ползу я на хоры,
Весь в крови, нагой.
Плачь, паскуда, плачь в надрыв,
Ты ведь тоже гой!
Нет ни веры, ни креста -
Я не набожен,
Но святая, вся в цветах -
Ох, и баба же!
Взгляд усталый напряжен,
Обращен ко мне:
На Голгофу путь тяжел.
А с нее - вдвойне.
Это, пожалуй, лучшее, что написал его сын. Неделю после поездки ходил под впечатлением и все недоумевал:
- Пропустил же такое церковный цензор?
- Не его одного бес попутал, - заметил тогда Мушкетов, - в этом окраинном ските начинал свое восхождение по вертикали власти неистовый патриарх Никон - человек, поднявшийся выше царей и вставший у истоков раскола. От этого образа начал он путь на большую Голгофу, здесь оттачивал лезвие новой веры. Он-то куда смотрел: не поднялась рука? А если и поднялась, только для крестного знамения?
