— И ты должен командовать ротой, — продолжил Твердохлебов. — Солдаты должны выполнять все твои приказания, а ты за них отвечаешь передо мной и выше меня стоящими командирами.
— А ежли кто из моих деру даст, я тоже отвечаю?
— Тоже.
— Тогда извиняй, комбат, но я от такой должности отказываюсь, — категорически заявил Глымов.
— Чего боишься, Глымов? Что твои блатари разбегутся после первого боя?
— Во-во, того самого и боюсь, — пыхнул дымов Глымов. — Они и до первого боя могут когти рвануть.
— Не рванут, — спокойно заверил его Твердохлебов.
— Ой, ой, начальник, ты ровно дите малое. Ты нашего брата не знаешь?
— Ты можешь рвануть когти? — спросил Твердохлебов.
— Покудова не знаю… — Глымов помолчал. — Покудова не осмотрелся…
— В трех километрах сзади наших позиций заградотряд стоит. НКВД, — сказал Твердохлебов. — За дезертирство — расстрел на месте.
— Во как! — выпучил глаза Глымов. — Ох, власть советская! Уж так она свово гражданина любит, уж так любит… Ну даже на войне охраняет!
Кто-то пустил тихий смешок, но большинство молчали, с тревогой смотрели на Твердохлебова.
— Ну, положим, ты эту власть тоже… очень любишь, — проговорил Твердохлебов. — Зачем тогда добровольцем вызвался? Сидел бы в лагере… ты в законе, не работал, ел сытно, спал сладко, срок догорал. Зачем пошел?
— Ел сытно, спал сладко? — Глымов с усмешкой взглянул на Твердохлебова. — Я тебе горбатого лепить не буду, комбат, я тебе напрямки скажу — окромя советской власти еще мать-родина есть, земля родная… Ты думаешь, ежли вор, то ничего святого у меня нету? Да поболе, чем у тебя, комбат. Я вот родом с-под Орла, из села Ивантеевка, а там теперь немец хозяйничает, а у меня там мать-старуха, сестренка совсем малая — это мне хуже ножа в сердце… Не пойму что-то, комбат, до тебя доходит, че я трекаю, или мимо ушей пропускаешь, как все советские начальники?
— Значит, заметано, — хлопнул себя по коленям Твердохлебов и поднялся. — Выйдем на пару минут.
— Во пахан врезал комбату, — с торжеством проговорил Леха Стира, когда Твердохлебов и Глымов вышли. — За милую душу!
— Ты лучше сахарком бы поделился, шулер, мать твою!
Плотная темнота окружала позиции штрафников. В окопе на охапках соломы сидели несколько человек. В темноте светились живые огоньки цигарок.
— Ты это… насчет власти попридержи язык, Глымов, — негромко проговорил Твердохлебов.
— За себя боишься, начальник? — усмехнулся Глымов.
— За тебя. Кто-нибудь стукнет в заградотряд, приедут, захомутают и…
