После церемонии имянаречения ко мне подошел Шнурок:
– Спасибо, что помогла с подарками.
С того дня случилось столько всего, что я успела позабыть о своих далеко идущих планах. А ведь хотела узнать, как там на самом деле обошлись с Норными. Правда, сейчас уже особо не хотела. Ну, узнаю, и что? Только тяжелей на сердце будет… Но раз уж Шнурок сам подошел, отчего бы и не поинтересоваться.
– Да ладно. Всегда рада помочь, если что.
И мы пошли бок о бок, он распространялся о том, как тяжко работать на Белую Стену. У Шнурка, насколько мне известно, друзей не водилось. Может, ему и поговорить-то не с кем. Так что можно и послушать его излияния – мне это не в тягость.
Наконец, он выговорился. И я сказала:
– Слушай, я тут видела, как группа вернулась с кучей всего. Тебе, наверное, придется все это перебирать и раскладывать для Хранителя.
– Да уж, – вздохнул он. – Они это никому, кроме меня, доверить не могут.
– И сколько ж мы за такую кучу товара отвалили?
Я напряглась в ожидании ответа.
– Да пару мешков рыбы. Охотники сказали, что эти Норные – хитрые ребята. Никого не пустили в поселение, пока Охотники не передали рыбу через узкую щелку в стене.
Ф-фух… Как же мне полегчало… А ведь я была готова подозревать всех и вся! Ну да, старейшинам иногда приходится принимать жесткие или даже жестокие решения. Но это не от того, что они бесчеловечные и безжалостные. Ф-фух, прямо как камень с сердца упал…
Я еще поболтала со Шнурком о том о сем – ну, чтобы он не заподозрил, что я все это время охотилась за информацией о Норных. Он мне, кстати, нравился – хотя в анклаве Шнурка скорее недолюбливали, – и мне не хотелось бы выглядеть корыстной и хитрой в его глазах. Дойдя до кухонь, мы разошлись в разные стороны – он по своим делам, а я в патруль.
Невидимка уже ждал меня – на этот раз за баррикадой. И притопывал от нетерпения. Я перебралась через завал, и он без лишних слов скрылся во тьме. Вообще-то нам нужно было поговорить, но он, похоже, придерживался другого мнения. И потянулись часы – напряженные и неприятные. Часы взаимного настороженного молчания.
Уже по дороге обратно в анклав он вдруг спросил:
– Ты им веришь?
– Кому?
– Старейшинам. И сплетням.
– Насчет чего?
Я прекрасно понимала, насчет чего, но решила – пусть сам скажет.
– Насчет Флажок. Они сказали, что она покончила с собой потому что… – и тут он осекся, не в силах выговорить это.
А ведь они были друзьями. Что, если он – отец ее нерожденного ребенка? Вдруг это не сплетни, а самая что ни на есть правда? Мне разом поплохело. И зачем мы только об этом заговорили? Лучше б и дальше молчали. Вспомнилось, как мы ее нашли – с располосованными запястьями. И кожа у нее выглядела – так, словно…
