Прочь, прочь от этого мира! Все чаще и чаще Аренберг ловил себя на мысли: укрыться с женой за стенами родового замка Эверле... Прикрыв глаза, принц вспоминал величественный, благородных очертаний дом своего детства.
Из высоких окон спальни родителей – пятого герцога Аренберга и его жены из древнего французского рода Ламарков – хорошо была видна квадратная подстриженная лужайка. Сюда же выходили окна гостиной матери, столовой и большого, великолепного, не уступающего королевскому, зала. Луи предписывалось играть именно здесь. Его, единственного наследника среди нескольких одна за другой рождавшихся девочек берегли с великой тщательностью.
Часы на стрельчатой башенке дворца отбивали время каждые пятнадцать минут. И каждые пятнадцать минут кто-то из слуг выглядывал из окна, чтобы убедиться: мальчик на месте и с ним все в порядке.
Боже, какими трогательными, милыми, согревающими сердце кажутся сейчас мелкие подробности той жизни, которую он покинул ради нынешней революционной круговерти. Неужели еще возможно такое счастье: он будет выглядывать в окно – пусть и не каждые пятнадцать минут, – чтобы видеть, как резвятся все на той же лужайке его собственные дети.
Желание порвать с Парижем все сильнее овладевало принцем. Событие страшное, но которое в сложившейся ситуации нельзя было назвать неожиданным, окончательно утвердило Луи в мысли покинуть Францию и вернуться в старый родительский дом.
* * *
Весть об аресте Ламбаль ошеломила Шаховскую и Аренбергов. Такое могло случиться с кем угодно, но только не с ней, сторонившейся всяких дворцовых интриг, любой скверны.
– В этом-то ее и беда! – удрученно говорил принц. – Каких только слухов о ней ни выходило из дворца – и все по милости придворных. Она была им вечным укором, презирала их. В отместку о ней сочиняли всяческие небылицы. Газетчики все это подхватывали, расписывали, настраивали Париж против нее. Сколько раз я говорил: «Мари, берегитесь! Люди с трудом верят честному и светлому, а гадостям – сколько угодно». Она только улыбалась в ответ. Упрекала меня за неверие в разум и совесть простого народа. Ах, Мари, Мари...
Усталое, болезненное от тяжелой беременности лицо Елизаветы розовело.
– Луи, надо что-то делать! Ведь ты имеешь влияние, ты знаком со всеми этими... Объясни им.
Луи брал в свои ладони холодные пальцы жены, целовал их:
– Дорогая моя! Знаком! Ты не представляешь, как все изменилось: наши вожди стали недосягаемы, они заняты по горло своими делами. Людей сначала казнят, а месяц спустя выясняется, что они ни в чем не виновны – их оговорили, оболгали.
