Поэтому Анна с нетерпением ждала, что ответит на эту, с ее точки зрения справедливую, фразу купца самец с бритым лицом.
– Э-э, любезнейший! – с жаром воскликнул Базаров. – Ну, вы тут и нагородили! Да неужто у дикарей нет своих святынь? А про табу вы слышали?
– Их святыни смешны и дикарски и не пристали цивилизованному человеку! – прытко возразил жировой шарик. – Я вам больше скажу: русский человек отличается от какого-нибудь, прости господи, негра органически!
– И если негра воспитывать в России, он никогда не станет русским? – прищурил кожные складки вокруг органов зрения самец Базаров.
– Никогда! Никогда!
– Значит, Пушкин – не русский человек?
Жировой Поляков оторопел. В его мозгу случился сбой программы: с одной стороны, он не хотел отказываться от своих слов и признавать поражение, с другой – ему было безумно жаль терять Пушкина, поскольку тот умел таким образом складывать слова, что получался ритмический рассказ, который воздействовал на эмоциональную сферу сильнее, чем ритмически не согласованный текст. А это ценилось, ибо приносило кайф.
Анна тоже любила на досуге почесать чувствилище о Пушкина и поэтому также находилась в некотором затруднении. Она помнила, что Пушкин – не только эфиоп, но и самый русский из всех русских поэтов. И ей было интересно, как выкрутится из этой истории купец Поляков. А как только ей стало интересно, самка попала в положительный сегмент эмоциональной сферы и начала купаться в приятных ощущениях.
Отвлекаясь, необходимо заметить, что поисковый инстинкт – один из самых сильных инстинктов высокоразвитых млекопитающих – доставлял своему носителю не только массу неприятностей, но и много поводов для развлечения. Именно он гнал наиболее беспокойных особей с гипертрофическим развитием этого инстинкта открывать новые земли, проливы и горы, а особей менее озабоченных приводил к чтению детективов и выслушиванию сплетен, каковыми занятиями они расчесывали свой зуд до полного удовлетворения.
– Пушкин – русский! – попытался выкрутиться самец Поляков. – Потому что он уже не в первом поколении эфиоп. Обрусел, кровь намешали.
– Допустим, – легко согласился Базаров. – Значит, у дикарей есть святыни, и у нас есть святыни, разница только в том, что наши святыни лучше! Так я понял?
– Для них лучше свои, для нас – свои. А если мы начнем хаять свои святыни, что же это будет?
– Хаять – первый шаг к низложению, – пустил звук Базаров. – А кто сказал, что некоторые устаревшие, дикарские святыни не нуждаются в свержении? Конечно, судьба ниспровергателей трудна, порой их за это распинают…
