Вичкина жизнь изменилась. Она устроилась на работу — уборщицей в НИИ, где трудился ее интеллигент. Потом по совету своего Алексея Иваныча закончила какие-то курсы и стала там же помощником бухгалтера. В общем, для нашей тусовки она оказалась полностью чужой. В ее жизни не стало ночных гулянок, вечеров на танцверанде и коллективных выездов к Пинычу (соседу) на дачу под Барвиху с последующим мордобоем. А ведь у Пиныча там красотища, каких мало: шесть соток, хозблок и грядки, на которых очень удобно заниматься любовью или спать после хорошей дружеской попойки. Да, для Вички все это было в прошлом…
Я задала тот вопрос, ради которого приехала.
— Ты до сих пор помнишь его?
И тут Вичка произнесла ужасное признание.
— Конечно. А как его забыть? Знаешь, когда Алексея Иваныча нет дома, Федька заходит. Похмельный такой, облезший. Трясется весь. Ну, я, бывает, из жалости борща ему налью. Иногда деньжат на бутылку перехватит. Вот последний раз я ему не дала — зарплаты у нас с Алексеем Иванычем тоже не царские, чтобы Федьке на пропой души отстегивать… Но жалко же паршивца! Вот последний раз все пустые бутылки ему собрала — нехай сдаст, похмелится чуток.
Я смотрела на Микки-Мауса у нее на спине, на скучную опрятность квартиры и клялась себе, что у меня все будет не так. Я не буду жить прошлым и кормить борщом никчемного Петро. А если он все же придет, я плюну ему в борщ и назло выкину в мусоропровод все пустые бутылки. Может, и не выкину, конечно, но уж точно сама сдам их в прием стеклотары. А деньги положу на карту, доступ к которой закрою для Петро навсегда. И я обязательно буду снова счастлива.
Мы попрощались с Вичкой далеко за полночь. После того, как пришел с вечерней подработки ее очкастый, занудный и непьющий Алексей Иваныч. Он отвратительно бухтел, выплескивая в раковину остатки нашего „Сидора“…»
Далее в моих планах — превратить ресторатора Аркадия Новикова из романа Робски с его сетью гламурных едален в Аркашу Половикова с сетью ларьков «Кура-дура» из моей собственной версии. Я даже набираю к следующей главе очередной врез в стиле Робски (Оксана, прости!):
2. Интересно, подумала я, каково это, заниматься любовью внутри раскаленной палатки с мужчиной, который жарит курицу-гриль с самого начала кооперативного движения?
Но тут, убаюканная сладкой мыслью, что такое глубокое познание мною народных реалий не способно оставить равнодушным ни одного желтого редактора на свете, я неожиданно вырубаюсь. И погружаюсь в глубокий животворный сон хорошо поработавшего человека.
