За стеной играл рояль. Я пошел на его звук в боковую комнату. За роялем сидела Сорейя. Рядом с ней стояла русская пианистка. Они не видели меня. Сорейя играла две-три минуты и останавливалась, рассказывая что-то гостье. До меня донеслись обрывки фраз: «… собирала в Северном Азербайджане и Дагестане… еврейские мелодии… класс композиции…» Я неслышно ушел и вернулся в гостиную.
Застолье подходило к концу. Опять был подан чай с вареньями, печеньями и прочими сладостями. Выпили за хозяина и хозяйку дома, поблагодарили за хлебосолье и начали подниматься со своих мест. Сулейман принялся разводить гостей по комнатам. Сначала повел пианистку и певца. Потом одного за другим моих коллег-писателей. Я приготовился было пойти за ними, но Сулейман взглядом остановил меня, удержал в гостиной. Я дожидался его в некотором раздражении. Почему именно я оставлен последним, когда устал смертельно и никаких желаний, кроме одного — склонить голову на подушку, натянуть до макушки одеяло и провалиться в забытье сна?! Наконец Сулейман вернулся и позвал меня за собой. Мы прошли коридором мимо жилых комнат, откуда (к моей искренней зависти!) слышалось умиротворенное дыхание спящих людей. Или мне казалось, что слышалось. Коридор кончился запертой дверью, которую Сулейман открыл ключом, вытянутым за шнурок из кармана брюк, и засветил переносный фонарь. Дверь выходила на витую лестницу, спускавшуюся в подвал. Мы сошли на два витка. Сулейман отворил другую дверь ключом, который хранился в кармане пиджака. Мы прошли коридорчиком до затворенной двери. Третий ключ был вытащен из внутреннего кармана пиджака. Сулейман пропустил меня внутрь и включил электричество. Это была овальная комната без окон. Комната в глухом подвале. Если применить систему измерения уровня помещений этажами, овальная комната находилась на минус втором этаже. Я огляделся, а Сулейман спешно закрыл нас изнутри на французский замок. При этом он молчал. Как будто бы играл в детскую игру-молчанку. Или следовал правилам секты отшельников-молчунов, давших обет не разрушать истину словом, поскольку любое слово (кроме Б-жьего) есть ложь. Или у Сулеймана были другие причины, чтобы молчать?
В противоположном двери углу комнаты виднелось возвышение, покрытое белым шелковым покрывалом, обшитым темными полосами и кистями шелковых нитей, как на талесе. На покрывале лежала раскрытая тяжелая книга в кожаном переплете с серебряными застежками. Над книгой стоял серебряный семисвечник с потушенными свечами. Я подошел ближе. Книга была Танахом — Ветхим Заветом. Страницы были испещрены еврейскими буквами, напоминающими неземные ноты, которыми записана музыка Божественной речи. Сулейман наклонился ко мне, приложив указательный палец к губам: «Моя семья — из горских евреев, татов, которых когда-то насильственно омусульманили. Но мы все равно остались евреями».
