«Лучистые, дьявольские глаза», – подумал Олег.
Идеальный темно-красный педикюр попал в поле зрения.
– Я не буду женщиной. Так спокойнее, – сказал он и с первого раза завязал галстук-бабочку на шее.
От того, что она почти смеялась, ему тоже стало хорошо, но почему, он еще не решил.
Она не наводила на ассоциации беззащитности, спокойствия и тихого порядка, от которых ноги сами уносили к электронному табло «вылетов».
Олег подошел к зеркалу.
– По-моему, не хватает усов и бороды, – прищурилась Саломея.
– Выкинь ты этого Маркса из своей жизни, есть другие философы.
– Конечно, есть.
Это был первый ужин – поэтому почти торжественный. Все пространство между баром, салоном и столовой было в цветочных гирляндах, театральных масках и маленьких фигурках кукол а-ля «Приключения Буратино». Гости пришли в нарядной одежде – четыре женщины и шесть мужчин.
Француженка Мари была в синем шелковом платье «и в пир, и в мир» – как и полагается у практичных и боящихся переборщить французов, в бежевых лодочках на еле заметных каблуках, без прически и без косметики. На запястье была намотана черная шелковая лента, к которой Мари приколола бриллиантовую брошь-черепаху, скорее всего бабушкину, из старых запасов от Cartier. Она была чуть выше среднего роста, с тонкими щиколотками и вполне хорошей фигурой. Копейкину она, кажется, нравилась.
– Соломинка, у тебя нет лишней губной помады для моей девушки?
– Бесполезно, Сева, – ответила Саломея. – Это же вульгарно. Зато она сто процентов без трусов. Ты что предпочитаешь?
– Я мужчина в расцвете лет.
– Какое стечение обстоятельств, Копейкин! – Олег все-таки вмешался. – Судьба подарила нам совместный отпуск! Когда я тебя вижу и тем более слышу так близко, мне хочется бежать без оглядки, но я опять не могу.
– Что-то в этом есть, Олежек. Cherie! – Сева нашел глазами Мари и отскочил.
– Он, наверное, не дал тебе кредит, – решила Саломея, – с которым ты хотел помочь человечеству.
Ханна была красавицей. Почти Лиз Тейлор. Глаза, конечно, были не фиалковыми, а серыми, но не менее затягивающими. Темные волосы, расчесанные на прямой пробор, заманчиво колыхались от ее игривого смеха, а браслет на предплечье с двумя завитками и бледно-голубая батистовая туника были царственными. Еще совсем маленькой она попала с родителями в Израиль, потом в Америку, потом вернулась в Москву специалистом по web-дизайну. Еврейкой была мама-пианистка. Русский папа был московским инженером. От мамы досталась круглая большая попа, от папы – математический склад ума. Еще она любила тихонечко петь, иногда даже Верди, но только близким друзьям или любовникам.
