Любовь?
Он тихо проговорил:
— Моя душа представляет собою нечто вроде комнаты, замкнутой и запечатанной, в которой я хранил свои надежды и мечты о любви… Однажды я заметил, что эта комната опустела… или, вернее, что в ней обитало нечто иное… если хотите, страдание людей, которых я хотел вылечить, а, может быть, еще и страсть к научным открытиям.
Он снова замолчал. Как объяснить Губерту испытываемый км страх очутиться в плену своей любви?
— Я не мог… — сказал он наконец — не успел еще подумать о споем счастье… Возможно, что позднее…
Он умолк и, поднявшись на ноги, неожиданно воскликнул:
— Солнце садится. Надо спускаться, Губерт.
Они медленно шли по голубой скале, сохранившей еще отблеск потухшей иллюминации. На вершине склонов косые лучи солнца томились и умирали один за другим, и похолодевшая долина окутывалась тенью.
— Подумать только, что вокруг нас живут, может быть, люди, не имеющие ни крова, ни огня… — шептал Жан Лаворель.
Стоя на краю побелевшего обрыва Шо д’Антемоз, он вглядывался в пространство, где вырисовывались вершины гор, все более и более далеких, — удивительный архипелаг утесов и льдов!
Накануне выпал первый снег.
Лаворель не смог отделаться от мысли, что эти крутящиеся в воздухе хлопья служили исполнителями несчетного числа смертных приговоров…
— Игнац, взгляни! Он все еще там?
Молодой пастух остановился, защищая обеими руками свои зоркие глаза.
— Да, — произнес он наконец. — Он двигается.
— Надолго ли его хватит? — вздохнул Лаворель.
Вместе с Максом они пробовали соорудить плот, перевязав толстые стволы деревьев веревкой. Жан отважился даже пуститься на нем в путь, но тут же попал в водоворот. Ему стоило больших трудов посадить свой изломанный плот на мель. Пришлось отказаться от всякой попытки…
— Идем работать! — сказал Лаворель.
Они спустились к Новым Воротам, где работали их товарищи. Надо было торопиться. Через некоторое время склоны обледенеют, и по ним нельзя будет поднимать тяжести. Между тем, в ожидании суровой зимы, надо было заготовить возможно больше дров. Когда они приближались к Новым Воротам, Жан остановился, прислушиваясь к смеху Орлинского.
— Этот, по крайней мере, не унывает! — сказал он Игнацу.
— Я никогда не был так счастлив… — говорил Орлинский. — Я на своей шкуре узнал, что такое цивилизованное общество; я не сожалею о нем… Оно было беспощадно…
После долгого молчания Игнац ответил доктору:
— Он охотно работает… не то, что Добреман…
— Что же ты хочешь? Добреман не привык…
