— How do you do? — проговорил англичанин, не выражая никакого удивления.
— Вы больны? — спросил доктор. Англичанин покачал головой и ничего не ответил.
— Я думаю, что у него болен мозг, — сказал проводник. — О! Он не понимает ни одного слова по-французски! — добавил он, отвечая на жест Лавореля. — А, между тем, это здоровый парень. Он поднимался вместе со мной на «Собор» и на «Крепость». Катастрофа произошла на третий день после того, как мы тронулись в путь. Нам было легко спастись… Мы заметили ее приближение… Но англичанин впал в уныние. Он лег на землю и плакал, повторяя: «England! England!». С тех пор он почти ничего не говорил. Он не хотел ни вставать, ни ходить…
Макс смотрел на эту отвесную террасу и котловину, зажатую между ледником и водой.
— Почему вы не искали лучшего убежища? Не подумали о долине Сюзанф?
— Стоило мне отойти от них на двадцать шагов, как они уже считали себя погибшими, — ответил проводник. — Как же вы хотите, чтобы я пустился с ними в путь по отвесным обрывам?
Он указал на распростертого англичанина, Гризоля и Добремана.
— Есть еще русский! — вздохнул Жоррис… — Но он… он не знает гор… Что ж было делать?
К ним приближался ленивым шагом высокий юноша с мягкими чертами бледного лица, славянским носом и светло-голубыми глазами. Вся его фигура носила отпечаток преждевременного увядания.
— Мой шофер, — небрежно проговорил Добреман.
— Князь Орлинский, — докончил тот, с любезной улыбкой протягивая руку.
— Удивительно, — сказал Лаворель, — что с вами не спасся никто из поселян.
— У них у всех есть в долине свои дома, — ответил Жоррис. — Они спустились, чтобы спасти свое имущество. Я, наверное, сделал бы то же самое…
И поднявшись на ноги, он пошел собирать овец, бесцельно искавших среди сланца какой-нибудь травы.
Романист посмотрел ему вслед и сказал вполголоса:
— Этот человек был нашим провидением…
Он увлек Макса и Жана на берег небольшого прозрачного озера, окруженного со всех сторон камнями, и продолжал не переставая ходить взад и вперед.
— Без него мы давно погибли бы… Какая преданность у этих проводников!.. Я часто сожалел, что не могу делать заметок… У меня нет бумаги… Можно было бы написать прекрасный психологический этюд!
— В котором оказался бы даже отрывок скандала, — невольно проговорил Лаворель.
— Подумайте! — заговорил, внезапно возбуждаясь, романист. — Англичанин, умирающий от одной мысли, что исчез его родной остров, русский, считающий себя счастливым уже потому, что больше никому не подчинен и может ежедневно пить молоко… И тут же на просторе — угасание великой любви, которое мы наблюдали изо дня в день… Ужасное разочарование женщины и мужчины, вообразивших, что они любят друг друга, тогда как они любили лишь свою светскую оболочку… Но рамки! Рамки слишком невероятны! Критика осыпала бы меня насмешками! Что же касается публики…
