Мистер Никербокер так и сделал: раскрыл меню и, благосклонно внимая подобострастным кивкам метрдотеля, принялся тыкать длинным указательным пальцем в самые дорогие блюда с самыми непонятными названиями. Наконец метрдотель удалился, и Папаша снова повернулся ко мне.
— Вот теперь поговорим, — предложил он.
— Пожалуйста, расскажите о старых временах! — попросил я. — Каким был тогда Бродвей?
— Та-ак, — протянул Никербокер, — «старые времена» — это, вероятно, лет за десять до открытия театра «Зимний сад». Прогресс идет семимильными шагами, сударь, семимильными! Десять лет назад за Таймс-сквер не было практически ничего интересного, а сейчас — никакого сравнения!
Как правило, старики помнят «былые времена», но в памяти Папаши Никербокера интересующая меня эпоха явно не сохранилась. Его интересовали лишь современные кабаре, рестораны, меню и укулеле.
— А вы не помните яблоневые сады и зеленые рощи, что в давние времена росли вдоль Бродвея? — робко поинтересовался я.
— Рощи! — фыркнул Никербокер и маразматически подмигнул мне поверх бокала с коктейлем. — Я покажу тебе рощу, да что там, райские кущи, перед которыми меркнут лучшие сады мира!
Так он и болтал — на протяжении всего ужина я слушал о кабаре и танцах, фокстротах и полуночных ужинах, блондинках и брюнетках, «феях» и «чаровницах» — при этом его взгляд сновал по обеденному залу, бесстыдно долго задерживаясь на молодых женщинах. Время от времени он привлекал мое внимание к «самым представительным и достойным» из гостей.
— Видишь мужчину за вторым столиком? — шептал мне он. — Целых десять миллионов на государственных подрядах выкружил! Прошлой осенью его хотели посадить, но уличить так и не сумели: слишком ловок! Обязательно вас познакомлю… Рядом с ним сидит его адвокат, по слухам, первый мошенник в Америке! После ужина мы к ним подойдем… — он осекался и восклицал: — Боже милостивый, какие милашки! — и пожирал глазами выбегающих на сцену танцовщиц.
— Неужели в Папаше Никербокере осталась лишь похоть? — пробормотал я. — Где же дух славного прошлого? Растворился в вине и спертом воздухе плотских утех? — Я озадаченно взглянул на своего спутника и с удивлением заметил: его лицо и манеры преобразились. Правой рукой он сжимал краешек стола и смотрел прямо перед собой — сквозь шумную толпу куда-то в пустоту, в воспоминания, которые я считал потерянными. Маразматической похоти как ни бывало: передо мной восседал строгий, сдержанный Никербокер с журнальной ксилографии.
