Один из ужасных дервишей, вероятно заметив меня, подошел к окну, уперся в меня мертвыми глазами и, не меняя выражения лица, мерно, точно заведенный механизм, как маятник, плавно начал качаться слева направо, справа налево.
— Поехал, — сказал фельдшер. — Теперь будет так качаться, пока не свалится.
Я очнулся от кошмара.
— Покажите мне палаты.
Палаты были пасмурные, вонючие, сырые сараи, в которых чуть ли не вплотную стояли грязные койки. В углу — бочка с водой и ковш с цепью, прикованный к стене. Больше ничего. Ни стола, ни стула. Только у дверей лавочка для больничного служителя. Я приказал откинуть подобие одеяла. На засаленном тюфяке ползли паразиты.
— Как вам не стыдно? — сказал я.
Фельдшер вздохнул:
— Ничего не поделаешь. Некому убирать. И за больными присматривать людей не хватает. За три рубля в месяц кто на такую каторгу пойдет?
— Зачем же вы, раз это каторга, на нее пошли?
— Я по обету, — тихо сказал фельдшер. — Грех свой отмаливаю. И проветривать тут нельзя. Форточек нет, рамы глухие. Не жилое помещение, склад для живых мертвецов.
Остальные палаты были все те же. В одной палате на койке сидел голубоглазый юноша и бесконечно, не спеша, с теми же промежутками, с той же интонацией, с тем же окаменелым выражением лица, повторял одно и то же.
— Здравствуйте, — сказал я.
— Первая. Бум. Перелет.
Я посмотрел на фельдшера. Тот пожал плечами.
— Первая. Бум. Перелет.
Мы вышли.
— Первая. Бум. Перелет, — послышалось за нами.
— Кто он такой?
— Говорят, артиллерийский офицер, а впрочем, кто его знает.
— Может поправиться?
— Тут, ваше благородие, не выздоравливают, тут и здоровый сойдет с ума. Желаете осмотреть буйное отделение? Только позвольте доложить, если вы непривычны, лучше не ходите. Там уже совсем плохо. Хотя они и связаны и ничего не случится — очень уж тяжело на них смотреть.
Дальше я не пошел. Того, что я видел, было больше чем достаточно.
Из больницы я поехал к инспектору врачебной управы. Он прежде был врачом в Ямбургском уезде, и меня, еще когда я был маленьким, лечил. Он был честный, безупречный человек, и я понять не могу, как он терпел такие порядки.
— Что с вами? — испуганно спросил он. — На вас лица нет.
Я передал ему то, что видел, и стал его укорять.
— Напрасно вы туда поехали. Смотреть на такие вещи вредно.
— И вам не стыдно допускать такие ужасы?
— Что же я могу сделать? Штаты утверждены чуть ли не при царе Горохе. В год на больного отпускается около ста рублей. На эти деньги и накормить как следует нельзя. А ремонт? Прислуга?
