— Я дорогу знаю! — предупредила Нюра.
— И добро, — ухмыльнулся шофер. — Не заплутаем.
Нюра вздрогнула и обернулась: что-то заскрежетало и металлически грохнуло у нее за спиной. Из полутьмы на нее смотрели злые, раздосадованные глаза, как будто человек изготовился к удару, а Нюра помешала ему, и он сердился.
— Аккуратнее, — сказал шофер и близко оглядел Нюру, ее бронзовое, прекрасное от волнения лицо с напряженными глазами и утончившимися крыльями носа. — Верно едем?
Железное стадо сорвалось с места и помчало по широкой, как родная Ока, магистрали. Нюра пожала плечами: не знаю.
— До твоей Шаболовки много дорог.
— A у меня рубль и двенадцать копеек.
— Уложимся.
«Денег нет, чемодан возьмут», — с тоской подумала Нюра, а шофер, будто угадав ее мысли, спросил!
— Чего у тебя в чемодане?
Нюра молчала.
— Сколько живу, не поднимал такого. Вроде кирпичи везешь?
— Кирпичи! — Она рассмеялась. — Ветчина там.
— И куда едешь?
— На Шаболовку.
— Знаю. К кому?
— К снохе — к кому же еще? — удивилась Нюра.
— Это сестра мужа, что ли?
— Она.
Говорить с ним хорошо: он словно убаюкивал ее необязательным разговором, спрашивал просто, невзначай, а занят был машиной, улицей и на нее бросал только короткие взгляды.
— Замужем, значит.
— Давно.
— Дети есть?
— Двое.
Теперь Нюра поглядывала на него, а он отводил глаза, как будто стеснялся или совестился, что задумал обидеть ее, а она хорошая, и веселая, и двое детей на ней, не говоря о муже.
— Муж у тебя кто?
— Бакенщик. Огни на реке зажигает.
— Я закурю, ладно? — спросил он.
— Кури-и! Свой табак — отчего не курить.
— И все ты знаешь! — сказал он так, словно говорил с девчонкой, вроде ее Гали. — На все ответ у тебя готов.
Нюра сбросила платок на спину, открыла голову, и от нее в машине разлился золотистый, матовый свет и полынный, горьковатый запах трав.
— Звать тебя как?
— Как и прежде, — пошутила она. — Нюрой.
— Анна, значит.
— Анна Григорьевна полностью. Один у нас в деревне меня так и величает: Анна Григорьевна.
— Почему один?
— По-родственному, может. От убогости. Или еще почему.
— Знаю я почему.
— Не можешь ты знать!
— Нравишься ты ему!
— Тю! — Нюра прыснула, наморщила нос. — Старик он и без руки.
— Он красоту твою чтит.
Таксист курил красиво, будто в задумчивости, и плавно выносил пепел за открытое окошко.
Нюра ребячливо махнула рукой.
— Что, дым мешает? — спросил он.
— Кури, говорю.
— И муж курит?
— Мужний дым глаз не ест, — бойко оказала Нюра. — Муж редкий день дома, все с бакенами, а теперь еще и егерем его сделали, за рекой смотрит, чтоб не шалили.
