Систематическая культурно-историческая расшифровка мифологии была предпринята Вико по сути дела впервые в истории общественной мысли, и будем за это благодарны нашему автору, тем более что ряд его выводов и приемов исследования не потерял значения до сих пор. Бесспорно, например, положение, что мифы не могут быть творением чистого вымысла, ибо таковой вымысел предполагает развитое теоретическое сознание, проводящее четкую грань между реальным и воображаемым миром. Но допустить такую зрелость общественного сознания на древнейшей стадии общественного развития абсолютно невозможно. Тогда приходится допустить, что архаическое сознание принимало мифы за самую доподлинную правду и вообще не могло иначе мыслить. Но правда предков, естественно, не совпадает с правдой потомства, ибо между ними стоит длинный ряд веков, на протяжении которых общественное сознание претерпело немало изменений. На этом основании рационалисты картезианской закваски отвергали «преданья старины глубокой». Такова установка антиисторического разума, руководствующегося идеалом математической истины. Ну разве можно доверять суеверию? Ведь это противоречило бы общей установке научного мышления, а не только картезианскому рационализму. И Вико нашел выход из этой дилеммы: нельзя соглашаться с суеверием, но можно и должно принять во всем его значении самый факт существования таких-то суеверий в такую-то историческую эпоху.^ Сами эти суеверия составляют часть реальной истории человечества, и надо только уметь понять, что они значили для людей того времени и что они значат для современного научного сознания. Так неаполитанский философ расширил горизонт исторической науки, включив в орбиту исследования и все, если можно так выразиться, «отрицательные факты», т. е. все те явления, которые современное научное сознание оценивает однозначно негативно (грубое суеверие, неразумное, с современной точки зрения, поведение, иррациональная организация общественной жизни и т. п.). Получается, что для науки нет «отрицательных фактов», что все факты равноценны в том смысле, что ни одним из них нельзя пренебрегать под предлогом «абсурдности». «Абсурдность» того или иного явления означает не что иное, как его непонятность для нас, но «абсурдное» сразу же становится рациональным, как только нам удается найти место для него в жизни соответствующей эпохи.
Так же следует обращаться и с мифами. В них рассказывается о богах и героях, причем сначала о богах, а затем уже о героях. Это и дает, по мнению Вико, основания для периодизации древнейшего периода человеческой истории, распадающегося на две следующие друг за другом эпохи: «Век Богов» и «Век Героев». Обе эти эпохи характеризуются одной общей чертой, хотя и негативного порядка: в них нет человека как самостоятельно действующего существа, а всю историческую или, вернее сказать, псевдоисторическую сцену занимают боги либо их прямые наследники и отпрыски — «герои». И все же в историях о борьбе богов и титанов, о многочисленных подвигах героев на суше и на море человек незримо присутствует и анонимно участвует во всех величественных, грозных и ужасных перипетиях. Ведь все мифы, песни, героические сказания слагали люди и делали это сообразно своим интеллектуальным возможностям и особенностям. Если же иметь представление о том, каковы эти особенности, то можно уяснить себе и степень деформации исторической истины, содержащейся в древних легендах. И тогда само суеверие станет уже не препятствием на пути познания, а, наоборот, источником ценнейших сведений о времени, давно и безвозвратно миновавшем. Так, каждый бог политеистического пантеона представляет собой, по мысли Вико, определенную ступень исторической эпохи: двенадцать «старших богов» — двенадцать «маленьких эпох». Первую эпоху знаменует рождение Юпитера — «громовержца», «спасителя» и «вседержителя». Сами титулы — «предикаты», как бы сказал Фейербах, божества заключают намек на то, что значил этот бог для людей. Гром и молния символизируют карающую власть, другие же два предиката говорят о милосердии и заботливости божества, устроившего людям нормальную жизнь.
