Итак, в том, что касается метода, Вико следует по стопам Бэкона. Вернее сказать, думает, что следует, потому что, как мы постараемся показать в дальнейшем, его собственный метод далеко не тождествен бэконовской индукции. Наш автор разделял предрассудок современников, считавших бэконовскую индукцию методом новой «экспериментальной философии» (т. е. экспериментально-математического естествознания, ибо в то время это было одно и то же). Вот его собственное высказывание: «…Аристотель, учивший Силлогизму, т. е. такому методу, который скорее объясняет универсалии в их частностях, чем объединяет частности, чтобы собрать из них универсалии; и Зенон с Соритом, соответствующим методу современных философов, утончающим, но не оттачивающим умы. Двое последних не принесли никаких заметных плодов на пользу роду человеческому. Поэтому с большим к тому основанием Бэкон Веруламский, столь же великий философ, как и политик, излагает, одобряет и разъясняет Индукцию в своем „Органоне“; ему неизменно следуют Англичане весьма плодотворно для Экспериментальной философии» (там же, 193). Здесь Вико выступает как истинный наследник основоположников новой философии с их непримиримой антиаристотелевской тенденцией, доведенной до несправедливости, ибо Аристотель отождествлялся ими со схоластической премудростью, сковывающей движение научной мысли. Теперь мы, конечно, решительно не можем согласиться с уничижительным приговором Вико. Но что труднее понять, так это то, как категорическое неприятие Аристотеля соединялось в философии XVI–XVII вв. с культом Платона. Это было характерно и для итальянской натурфилософии, особенно для Марсилио Фичино, Пико делла Мирандола, Бруно и Кампанеллы, через посредство которых к традиции неоплатонизма приобщился и Вико. Хотя философия Платона и неоплатонизм далеко не идентичны, в сознании людей того времени они были настолько сближены, что порою не различались. На философию Платона опирался, как известно, создатель классической физики Галилео Галилей: теория идей, или «форм», пригодилась ему для обоснования правомерности математического описания физической реальности, для доказательства знаменитого положения о том, что «книга природы написана математическими письменами». Подобным же образом и Вико в платоновских «формах» усмотрел основания своей «новой науки о гражданских вещах», ибо «форма» такой науки, и он это отчетливо понимал, требовала усмотрения единообразного «порядка», или — более современным языком — закономерных отношений между социальными явлениями. Здесь обнаруживается глубокое внутреннее родство между «новой наукой» (об обществе) Вико и новой наукой (о природе) Галилея и Ньютона. Возникшее почти на глазах Вико экспериментально-математическое естествознание оказало могущественное влияние (характер которого мыслитель, по-видимому, не вполне сознавал) на формирование его замысла. Поэтому перечень наставников, содержащийся в его «Автобиографии», можно пополнить по крайней мере еще одним именем — именем его гениального соотечественника Галилея. Подобно Галилею Вико не просто заимствовал идеи из учения Платона, а переосмыслил последнее в соответствии со своей новаторской программой превращения груды разрозненных историко-филологических сведений о прошлом в подлинную науку об обществе. В отличие от Галилея он не достиг осуществления своего замысла, но само требование научного подхода к исследованию общества и формулирование некоторых предварительных условий его реализации явились важным приобретением общественной мысли.
