Как закончилась ночь, Равиль не помнил. Несколько дней он метался в бреду - другие «девки» в общей комнате оттащили его в угол к отхожей и заткнули рот, чтобы не мешал спать. Он почти месяц провалялся там с грязной, пропитанной кровью тряпкой между ног, изумляя живучестью и упорством. А потом встал. Всем на зло. Себе на зло.
За этот месяц он много чего передумал: словно разом глаза открылись - на мир, человеческую природу, себя в частности. И понял, что разница только в том, что из дорогой подстилки он скатился до бордельной дырки с клеймом на заднице.
Эту науку в него вколотили с кровью, и Равиль ее заучил накрепко - чем дороже игрушка, тем дольше она живет. Он встал. Отвоевывал воду, чтобы хоть немного смыть с себя грязь и вонь. Дрался за лишний кусок хлеба, чтобы ноги держали. Одного из «девок» даже убил: не нарочно, оттолкнул сильно, и парень неудачно ударился виском. Третье клеймо за порчу хозяйской собственности его уже не слишком расстроило - падать ниже было некуда.
Равиль таскал скисшее поило, которое называлось вином, и мыл себя так, что гореть начинало - зато от заразы не сдохнешь. Волосы опять отрастил, зубы мелом тер… И научился улыбаться, подмахивать и постанывать, даже когда перед глазами плыло от боли, а от отвращения выворачивало на изнанку.
Он был самой дорогой игрушкой в этой шарашке, поэтому выжил, когда большинство отправилось на корм рыбам с удавкой на шее. На нем еще можно было заработать пару монет, и Равиль оказался на рынке, когда после ухода крестоносцев, городские власти решили прикрыть сию мерзость и очаг разврата, оскорбляющий Аллаха.
Равиль шел на рынок своими ногами. И не боялся. После портового «веселого дома», светивший ему общий барак и грязные работы можно было считать райским местечком. К тому же он вполне мог рассчитывать на место гурии в нем, потому что по тем меркам выглядел совсем неплохо, и вполне мог оказаться у кого-нибудь у охранников или «смотрящих» в качестве личной «девки». А значит, еще поживет!
Выученные правила действовали, и Равиль даже поправился. За член отобравшего его агента разве что зубами не цеплялся. Бояться он начал потом, стоя на помосте караван-сарая, а не черного рынка в точно таких же штанишках, какие помогли ему продержаться эти несколько дней, великолепно скрывавших клейма широким поясом.
Равиль молча ждал неминуемого и даже послушно вертелся так, чтобы скрыть брак. Иначе ушлый агент наверняка закопал бы его прямо там, не простив не столько сорванной сделки, сколько подорванной репутации. Франк тогда показался ему спасителем, хоть какой-то надеждой на отсрочку гибели.
