— Можно и так сказать, а можно по-другому. Например, что нарлакскому племени особое дело на свете отведено, за все другие народы против Змея стоять… — Смутился под изумлённым взглядом Бусого и поспешно добавил: — Это не я выдумал, это Салегрин Достопочтенный так пишет, и Эврих из Феда не опровергает его…
А Бусый оглянулся на тихое «Ух ты…» шедшего рядом с ними Ярострела и успел уловить мечтательный, светящийся взгляд мальца. Ярострел, по свойству всех на свете мальчишек, успел отодвинуть от себя ночной страх. Взошло солнце, и ему уже хотелось в Нарлак, порадеть и постоять против летучей напасти ещё хуже вчерашней. Бусый вдруг почувствовал себя ужасно взрослым, видевшим жизнь. Давно ли он сам был таким, как меньшой братец Ярострел? Казалось — очень давно…
А Ульгеш продолжал:
— Знаешь, очень на многое можно посмотреть с одной стороны, а можно — с другой. И окажется, что нет в этом ни греха, ни ошибки. Дедушка Аканума рассказывал мне про императора Дакори, взявшего власть восемьсот лет назад. Он дал мне прочитать две разные книги: в одной говорилось, что Дакори был из народа сехаба, а в другой — что он вышел из племени мибу. Одна описывала его жестоким завоевателем, другая — мудрым собирателем земель. И обе обладали внутренней стройностью, и каждая звала на свою сторону… — Ульгеш говорил задумчиво и так, как рассказывают о чём-то очень важном. — Я спросил дедушку, где же тут истина, и он ответил мне: «Знаешь, в нашем городе люди посейчас иногда ещё режутся насмерть из-за того, возлагал ли Дакори на себя белые перья сехаба или буйволиные хвосты мибу. Им кажется, что стоит выяснить это с окончательной определённостью, и настанет вековечная слава либо вековечный позор. Ты можешь, конечно, сделать выбор и отстаивать его до конца жизни. А можешь попробовать объять оба воззрения и разобраться, что же следует из каждого для нашей сегодняшней жизни…» — Ульгеш вздохнул. — Я вот думаю, может, не случайно мой великий и неназванный отец вручил меня именно дедушке Акануме, жрецу Мбо Мбелек Неизъяснимого… Может, однажды я должен буду на что-то с разных сторон посмотреть… и не поторопиться хвалить или осуждать…
Бусый молча положил руку ему на плечо, крепко сжал. Он-то знал теперь имя отца и мог произнести его в любое мгновение, когда пожелается: Иклун Волк. А вот Ульгешу такого счастья было не дано. Пока?
Бусый остановился около павшего дуба, чьи вывернутые корни ещё грозили, ещё пытались схватить давно улетевшего Змеёныша. Изба с крышей легко поместилась бы среди этих корней… Вообще-то дубы водились здесь неохотно, они предпочитали западные чащи с их снежными, но менее морозными зимами. В краю Волков им было холодновато, обычно они не вырастали высокими, всё жались под защиту Земли. Этот же — гордость деревни — стоял на своём холме великаном. Даже теперь, поверженный, изувеченный, он непостижимым образом сохранил суровую красоту и достоинство. Как убитый в бою воин. Сражённый, но не побеждённый, не сдавшийся. Даже жестоко изрубленный, с разбитым стволом и обломанными ветвями — он продолжал сражаться с врагом. До самой смерти. И встретил эту смерть, не дрогнув, не отступив, не склонив гордой головы…
