Наш долгий путь начался тропинкой, петлявшей среди располагавшихся ступенями рисовых полей и деревенских улочек, уставленных саманными лачугами. Крестьяне высыпали на крыльцо у своих домов и глазели на нас, закатываясь беспричинным хохотом – мы никак не могли понять, над чем они так смеются. Неужели мы и впрямь представляли собой такое забавное зрелище? Хотя, говоря по правде, в других обстоятельствах, одежда, в которую мы вырядились, нам самим показалась бы странной… Широкая холмистая равнина вскоре сменилась узким глубоким ущельем, на дне которого лежала долина, прорытая грозно ревущим речным потоком, – вдоль его берегов с трудом отыскивались следы недавней дорожки. Время от времени, сворачивая в боковые ответвления этой долины, мы, если позволяла погода и небо над головой расчищалось, замечали далекие незнакомые горы, взметнувшиеся вверх как образец неприступности. В Альпах я давно уже позабыл, что бывают такие чувства. Иногда мы через Поля осведомлялись у носильщиков или крестьян, как называются эти вершины. Ответы почти всегда были одинаковы – «гора», «белая гора» или «большая гора». Наконец дорога выбежала из долины и тут же стала подыматься на другую гряду, казавшуюся необыкновенно высокой, но стоило только вскинуть голову, как на нее начинали страшно давить нависшие сверху стены – так что, переводя глаза, нельзя было не ощутить – это чувство было сродни почти физической боли или головокружению – громадной разницы между двумя этими точками притяжения взгляда. Следом за рисовыми полями и банановыми плантациями пошла череда обрывающихся в пропасть полей ячменя и бататов, наполовину еще прикрытых снегом. Потом надо было спускаться в другую долину, еще более глубокую, чем та, первая, по которой мы пробирались, а пройдя по ней до конца и поднявшись наверх, по ту сторону склона мы обнаружили другие горы и другой мир: Тибет.
Должно быть, мы неосознанно пересекли главную горную цепь Гималаев, ведь у нее нет четко выраженной границы: водораздел – расхождение вод, по милому выражению XVIII века, – начинается дальше к северу, на широких безымянных нагорьях – довольно пологих и сравнительно невысоких. Вот почему все великие реки, истоки которых рождены в Тибете – Инд, Сатледж, Брахмапутра, Салуин, Арун, – пробиваются сквозь величайшие горы мира и обрываются вниз, прорезая ущелья немыслимой на земле глубины – отчего высота этих громадных гор словно удваивается.
Возможно, было бы лучше, если бы мы попытались сразиться с нашей вершиной, поднявшись с юго-востока, – тогда не пришлось бы делать этот огромный гибельно опасный крюк по Стране снегов? Но нет: доступ туда нам был закрыт – местные племена еще не замирены, и даже войска раджи, несмотря на поддержку гуркхов, не решаются заходить туда надолго, совершая только краткие вылазки; следовательно, не могло быть и речи о том, чтобы мы провели там целых два месяца.
