Это всегда приходит как откровение, от которого захватывает дух, или как чувство освобождения. Иногда это может случиться на полпути к вершине, иногда, когда взбираешься на отвесную скалу иди, сидя на горном уступе, тянешь товарища на веревке; порой воет бешеный ветер, и тяжелые тучи грозно клубятся и сталкиваются друг с другом, цепляясь за горные ребра и сливаясь в причудливые картины – столь завораживающие в их бесконечном движении, что, заглядевшись на них, несмотря на опасность и необходимость спешить, я застывал на минуту, забывая, где нахожусь; а порой, напротив, – и на земле, и на небе царит ясное согласие кажется, будто гора внезапно сгладилась, потеряв все острые грани, и ничто уже не предвещает дальнейших трудностей; но – вот оно, и это всегда было так: вдруг я оказываюсь на высоте, собственно говоря, я чувствую ее; и тут же, разом, все становится иным. И уже не важны ни значения альтиметра, ни неточность карт, ни педантичные указания географов, ни слишком техничные комментарии альпинистов; все – обессмыслено, все это мне больше не нужно; долина и люди внизу – бесконечно далеки от меня, конечно, они существуют, но где-то там, в ирреальности, отделенные от меня властью высоты. Я навсегда покинул этот продажный низший мир и сейчас, в этот самый миг, я дышал одним бесконечным и тихим мгновением вечности. Тогда жизнь вновь обретает утерянную полноту; и ты согласен принять даже смерть, так как сейчас у тебя есть все, несмотря на страдания и крайнюю опасность. То, что страдания не могут быть ни напрасною мукой, ни блаженством, осознает каждый из нас, хотя человек не желает себе в этом признаваться, – меня научила этому высота. Это может прийти к тебе на высоте менее трех тысяч метров, в Пиренеях, а может, и выше семи тысяч – в Гималаях. В последний раз это случилось со мной на склонах Сертог, когда я увидел, как уходит к вершине мой друг Герман фон Бах: едва различимый смутный силуэт, движущийся по изгибу острого гребня и быстро исчезнувший за пеленою снегов. Но сегодня фон Бах мертв, и добрался он до вершины или нет – уже не имеет значения.
Потому что – и этому меня тоже научила высота – всегда и неизбежно приходится снова падать вниз.
Тогда мое путешествие начиналось тоже с запаха. Он настиг – нет, точнее, он захватил меня, – когда наш корабль причаливал к Калькутте: до этого мне казалось, что я еще никуда не уезжал: так прилежно и нелепо каюты «Александрии» напоминали нам привычный комфорт буржуазного жилища. Едва войдя в порт – наш корабль еще качался на волнах, – я сразу почувствовал аромат Востока, земли, близкой мне уже одной своей недоступностью. Разумеется, это был не тот же самый запах высоты, но распознать этот другой залах в суете нашей высадки оказалось намного проще. Ко мне пришло похожее ощущение, возможно, гораздо более тонкое, зато и более очевидное: вот сейчас я вступлю во вселенную, которая заставит меня подчиняться своим законам. Пожалуй, вначале это было приятно – точно ущелье, пересекая которое, ожидаешь увидеть на другой его стороне незнакомый пейзаж, незнакомый настолько, что тут же становится ясно, каким далеким окажется он от тех, заранее придуманных тобою различий; и тогда возникает соблазн попытаться преодолеть эту разницу, вообразив себе
