Хотел бы я разглядеть поближе, что же сияло там на такой высоте, если это не золотая крыша их монастыря и не чудесная магия их богов. Но путь вперед был перекрыт, и преграждали его не столько льды, сколь удивительная крутизна горных склонов; я подумал, что эта гора, должно быть, обрывается вниз страшным разломом, достающим до самых недр Земли, но они сказали, что нет и что те, кто этого заслуживает, добираются наверх без особых усилий, отчего мне стало ясно, что в их глазах я, бредущий с таким трудом, наверное, великий грешник. А вот святой отец, похоже, переносил все удивительно хорошо; этот воздух – гораздо менее плотный и кристально чистый – делал его дыхание размеренным и свободным; чем выше мы поднимались, тем более обострялись все его чувства и усиливалась необыкновенная легкость во всем теле; отчего он (дабы подбодрить меня) заключил, что мы уже приближаемся к третьему небу, лежащему над небом гроз и метеоров, где мы до сих пор находились, потому-то нам и приходится терпеть такой мороз и ветер; но вскоре, сказал мне святой отец, мы достигнем третьих небес, коих, по словам философов, касаются лишь высочайшие горы – такие, как Олимп и Афон; а он нисколько не сомневается, что эта гора, Серто, им ровня. И потом, на том же Олимпе всходившие туда древние философы видели рождение гроз у себя под ногами и оставляли там надписи, водя пальцем по песку, а год спустя обнаруживали эти буквы неповрежденными, настолько чист и спокоен тот воздух; святой отец не сомневался, что наша Серто – такая же, вот почему он обещал мне скорый конец моих страданий. Я готов был охотно верить ему, хотя и не был так счастлив, как он: я задыхался и сетовал на свою долю; но святой отец всячески укорял меня, и я, несмотря ни на что, шел и шел за гилонгами, которые тянули и толкали меня, будто заплечный мешок.
Затем снежный склон выгнулся еще круче и стал почти совсем отвесным, к чему прибавилась еще новая беда: ноги мои увязали в снегу так, что, пока вытащишь одну ногу, чтобы сделать следующий шаг, в снегу остается глубокая борозда, и, провалившись в нее, путник оказывался почти в той же точке, откуда вышел; и так мы двигались, пока солнце не обогнало Сириус и не стало клониться к закату.
Конечно, этот долгий путь в горах утомил меня так, что я, изнемогая от усталости, почти уже, кажется, лишился чувств, ноги у меня подкосились, и одному из гилонгов пришлось, ухватить меня за ворот, чтобы удержать и не дать мне сверзиться в пропасть, куда я чуть было не утянул его за собою. Встревоженные сим происшествием
