На него с любопытством смотрели. По возрасту лежащих в палате Митя понял, что попал к офицерам.
— Откуда такой красивый, солдат? — спросил усатый офицер.
— С Пандшира.
— Ну и как, сильно нашим достается? — поинтересовался толстяк у окна с книгой в руках.
Митя пожал плечами:
— Да я не знаю — мы на охране стояли.
— А-а, — протянул толстяк и утратил к Мите всякий интерес.
Медсестра принесла пижаму. Из кармана халата она достала мыло и зубную щетку:
— К сожалению, ничего больше не нашла. Ну, вы попросите у офицеров. — И тут же, не дожидаясь, пока Митя попросит, обратилась сама:
— Ребята, дайте мальчику станок и пасту.
Усатый выдвинул ящик тумбочки:
— Бери, пользуйся и свое барахлишко сюда положишь.
В умывальнике он долго с удивлением разглядывал себя в зеркале. На него смотрел бородатый старик с выгоревшими волосами, худой, обтянутый ящеричьей кожей, которую, казалось, потри пальцем, и она рассыплется в прах. Выше ворота и манжет «хэбэ», которое он с огромным удовольствием скинул вместе с трусами, толстым слоем лежала месячная грязь.
«Воротник и перчатки. Разрешите вас пригласить, мадам», — Митя взмахнул руками и присел. Потом он долго всматривался в оцарапанное тусклое зеркало, разглядывая обложенный белым налетом язык, и, наконец пустив сильную струю, залез в раковину по пояс. Он залез бы в нее с ногами, но раковина была маловата. С головы пошла такая грязь, какую он видел только при стирке носков.
На месте бороды и усов остались светлые полоски. Мите показалось забавным, что он такой пятнистый, и он рассмеялся.
В палате его уже ждала сестра. Она налаживала капельницу с гемодезом, а офицеры наперебой любезничали с ней. Особенно старался усатый:
— Ах, Верочка, что же вы мало оказываете милосердия больным офицерам?
— Ложитесь, — Вера улыбнулась ему. — Сегодня получите глюкозу и гемодез, а завтра придет врач и вас посмотрит.
— А капельницу-то зачем?
— Не возражайте, больной! У вас состояние средней тяжести.
«У меня состояние средней легкости», — подумал Митя.
Чувствуя себя неловко, он залез в штанах под одеяло, а затем вытянул их из-под него. Вера воткнула в вену иглу и ушла. А Митя, с головой погруженный в хрустящую чистоту, запел про себя от радости. Теперь он мог спать сколько хочется, есть по-человечески, читать книги, писать письма, бездельничать и не получать за это оплеух.
От блаженного состояния глаза сами закрылись, и последнее, что вспомнилось на следующее утро, — каштановые сладко пахнущие волосы Веры, склонившейся над ним. Она вынимает иглу из вены и шепчет: «Спи, мальчишечка».
