Закончив чтение, Жугару, брезгливо отложив лист, со злостью произнес:
— Вот сволочь! Защитник народа, капитан-партизан! Это же надо такое придумать. И пистолет нарисовал, для наглядности, что ли. Бодой, Бодой… — повторил майор, что-то вспоминая. — Ну конечно, мне говорил о нем мой предшественник, когда я дела у него принимал. Опаснейший бандит.
— Именно так, — продолжил Москаленко, — хотя и прихвастнуть не прочь. Три тысячи? Это же просто смешно.
— Хорошо смеется тот, кто смеется последним, есть такая поговорка. Правильная, между прочим. Пока для смеха оснований не вижу, скорее наоборот. — Жугару помолчал. — Коцофан убит, но кем? Это гнусное письмо еще не факт, да мы и не знаем точно, что писал именно Бодой. Какой-нибудь кулацкий прихвостень или нелегал мог подписаться его именем, напрокат взять, так сказать. Чтобы пострашнее было. Такое случается.
— Разрешите мне? — раздался голос молча слушавшего их разговор Китикаря.
Он взял письмо, подошел к окну, потому что уже начинало смеркаться, близоруко поднес бумагу к глазам.
— Его почерк, Филимона.
— Вы уверены? — осторожно спросил Жугару.
— Уверен, — усмехнулся председатель сельсовета. — Я его почерк, как свой собственный, знаю. Мне ведь этот бандит тоже угрожал… Примерно таким же письмом. Не по нутру ему пришлась Советская власть. По оккупантам соскучился. Забыл, видно, как жандармы его лупцевали… Да и от сельчан доставалось. И по заслугам, скажу я вам. Жаль, что мало.
— Мало? — заинтересованно переспросил Жугару. — Поясните, Василий Павлович, о чем речь. Я не совсем понимаю.
— А чего тут понимать? Дело ясное. Кузня у Бодоя в Мындрештах была. Кузнец он неплохой, только вот на руку не чист. С малых лет воровал… по мелочам. Подрос — конокрадом сделался. У Архипа Вакарчука вола увел, у Семена Гимпу — лошадь… Всего сейчас и не упомню. Когда советские пришли, уже после войны, в сорок пятом, арестовали Филимона, за что точно — не знаю, я тогда еще в армии служил, меня здесь не было. Сбежал он из-под стражи и в лес подался, собрал вокруг себя всякую нечисть. С тех пор его и ловят. Много бед натворил. А теперь вот это случилось… с Коцофаном. Его, его рук дело.
— Ну, это, Василий Павлович, — сказал Жугару, — нам еще предстоит доказать. Может быть, просто совпадение. Коцофан действительно получил письмо от Бодоя, а убил другой, допустим, из ревности. Здесь ведь женщина замешана.
— Да какая там ревность, товарищ майор? — горячо возразил Китикарь. — Он это сделал, больше некому, давно на председателя злобу таил. Жалко Тимофея, хороший был мужик, потому и убил этот гад. Не боялся его Тимофей, плевал на его угрозы, поэтому и не сказал никому об этом самом письме. — Китикарь скорбно помолчал. — До каких пор этот бандит будет над нами издеваться? — Он говорил тихо, сдерживая ненависть и обиду. — Теперь, сами понимаете, разные разговоры пойдут. Что я, председатель сельсовета, людям скажу? Конечно, кое-кто радуется, небось, уже сейчас за стаканом вина сидит, ну, а остальные еще больше бояться будут. Запугал он людей, чего уж там скрывать.
