Юрий Борисович твердо помнил, что входил в магазин на первом этаже, но сейчас, полной грудью вдыхая свежий ветер, дующий с реки, и постепенно успокаиваясь, он с удивлением обнаружил, что окно висит на страшной высоте над землей, и из этого окна видна едва ли не половина его родного города.
Гроза ушла, и вдали над рекой уже тянулись багровые полосы заката, черными тенями прорезали их стройные шпили соборов и церквей, в косых лучах солнца алела черепица старинных крыш. Жесткой бахрамой вставали на фоне моря портовые краны. Крошечные, как мурашки, где-то внизу копошились люди. Маленькие, под стать им, волочась брюхом по земле, тащились по улицам автобусы и троллейбусы. Тускло мерцал городской канал, полускрытый зеленью листвы. Город, в котором Юрий Борисович Шайгородский прожил всю жизнь, начинал вечерние часы отдохновения. Там жили и дочь его Светлана от первого брака, и вторая жена Нина, на которой женился он, задушенный отчаяньем и одиночеством, и сын Николенька пяти лет, там ждала его Семенова Лидия Петровна, с которой виделся он все реже, там были любовь и преданность, равнодушие и страсть, тоска и радость, щедрость и своекорыстие, предательство и дружба, там детство его продолжало жить в старом дворе за полуподвальной дверью с разбитым витражом. Там был его мир, и лучшего не было ему дано. Он понял это.
Он встал, он повернулся к продавцу, он посмотрел ему в лицо и увидел, что глаза чернобородого полны печали.
- Я покупаю этот мир, - сказал Юрий Борисович. - Мой мир. Сколько я должен?
- Жизнь, - ответил продавец. - Только жизнь.
