монголы не побоялись оставить у себя в тылу?
К тому же наши западные границы они благополучно перешли. К весне 1242 г. Субедей, не потерпевший за всю свою жизнь ни одного поражения, дошел, как мы помним, до Адриатики. У Западной Европы были все основания для серьезного беспокойства: Италия и даже Англия готовились к отражению высадки монгольского десанта.
И вдруг враг исчез. Монгольские отряды повернули на восток и, как говорится, растворились в бескрайних степях Азии…
Что же заставило монгольских полководцев отказаться от мысли о завоевании Европы?
Довольно широко бытует представление, что ослабевшие в
многолетних войнах монгольские войска были просто не в состоянии продолжать затянувшийся поход. На курултае 1286 г. поход в Западную Европу не планировался. Батый предпринял его по собственной инициативе и, видимо, не рассчитал сил…
С другой стороны, известно, что в 1240 г. великий каан Угедей послал приказ своему сыну Гуюку и племяннику Менгке вернуться в Монголию вместе с отрядами, воины которых составляли их личный улус и были лишь на время приданы в помощь Батыю. Причин для такого приказа могло быть несколько. Во-первых, инициатива Батыя захватить территории Центральной, а возможно, и Западной Европы могла вызвать вполне законное недовольство дяди[344]. Во-вторых, к тому моменту Батый успел серьезно поссориться с Гуюком, которого он обвинял в излишней жестокости при завоевании русских земель. По мнению Батыя, это затруднило продвижение монгольских войск на запад. Дело дошло до того, что Гуюк отказался признавать старшинство Батыя, за что по доносу самого Батыя получил основательный нагоняй от отца. Вот как об этом повествует «Сокровенное сказание монголов» — источник, который, по словам Н. В. Устюгова, передает аромат эпохи, рисует живую картину степной жизни[345]:
§ 275. Из Кипчакского похода Батый прислал Огодай-хану следующее секретное донесение: “Силою Вечного Неба и величием государя и дяди мы разрушили город Мегет и подчинили твоей праведной власти одиннадцать стран и народов и, собираясь повернуть к дому золотые поводья, порешили устроить прощальный пир. Воздвигнув большой шатер, мы собрались пировать, и я, как старший среди находившихся здесь царевичей, первый поднял и выпил провозглашенную чару. За это на меня прогневались Бури с Гуюком и, не желая больше оставаться на пиршестве, стали собираться уезжать, причем Бури выразился так: “Как смеет пить чару раньше всех Бату, который лезет равняться с нами? Следовало бы протурить пяткой да притоптать ступнею этих бородатых баб, которые лезут равняться!” А Гуюк говорил: “Давай-ка мы поколем дров на грудях у этих баб, вооруженных луками! Задать бы им!” Эльчжигидаев сын Аргасун добавил: “Давайте-ка мы вправим им деревянные хвосты!” Что же касается нас, то мы стали приводить им всякие доводы об общем нашем деле среди чужих и враждебных народов, но так все и разошлись непримиренные под влиянием подобных речей Бури с Гуюком. Об изложенном докладываю на усмотрение государя и дяди”.
