Недавно случилось, что Михаила, который был одним из великих князей русских, когда он отправился на поклон к Бату, они заставили раньше пройти между двух огней; после они сказали ему, чтобы он поклонился на поддень Чингисхану. Тот ответил, что охотно поклонится Бату и даже его рабам, но не поклонится изображению мертвого человека, так как христианам этого делать не подобает. И после неоднократного указания ему поклониться и его нежелания вышеупомянутый князь передал ему через сына Ярослава, что он будет убит, если не поклонится. Тот ответил, что лучше желает умереть, чем сделать то, чего не подобает. И Бату послал одного телохранителя, который бил его пяткой в живот против сердца так долго, пока тот не скончался. Тогда один из его воинов, который стоял тут же, ободрял его, говоря: “Будь тверд, так как эта мука недолго для тебя продолжится и тотчас воспоследует вечное веселие”. После этого ему отрезали голову ножом, и у вышеупомянутого воина голова была также отнята ножом[339].
Идеальным воплощением именно такого правильного, по мнению летописца, поведения служит описание им обороны Владимира. Как справедливо отмечает В. Н. Рудаков,
Книжником нарисована картина полного отказа от какого бы то ни было сопротивления. Характерно то, что именно князья потенциальные руководители обороны первыми отказываются от сопротивления, готовые или на жертвенную смерть, или смиренное в молитве ожидание гибели, или бегство, но никак не на защиту стольного града от…поганых. Так же настроены и рядовые защитники максимум, что под силу жителям гибнущего города вознесение молитвы к Господу. <…> Подавляющее большинство персонажей по вести… предпочитает гибель от рук…поганых какому-либо противостоянию с захватчиками[340].
По словам Г. Подскальски, с которыми трудно не согласиться, именно новый Иов, а не князь-защитник является
идеалом человека в понимании автора Лавр.[341]
Смысл повествования Лаврентьевской летописи о нашествии настолько прозрачен, что почти ни у кого из исследователей (даже тех, кто придерживается вполне традиционных взглядов на характер событий конца 30-х начала 40-х гг. XIII в.) не остается сомнений относительно того, что у его составителя не существовало
«…цельной антиордынской политической концепции»[342],
а потому
«…едва ли можно говорить об…активной антитатарской тенденции рассказа 1237–1240 гг.; основная его тема отчаяние…страх и трепет и покорность перед Божьими казнями и…напастями, дающими право…внити в царство небесное»
