— Ты помнишь, Михалыч, я говорил про казарму… кажись, горит!
Подбородок его двоился от улыбки.
— Похоже, — ответил я. — Только как бы и мы с тобой тут не сгорели.
Юхнов хотел что-то сказать, но перебил Боря Приказчиков:
— Вы — как хотите, а я должен в Москве домой зайти.
Боря Приказчиков был гигантского роста, белокурый и белолицый детина. Имел от роду 18 лет. Учился он в другом, нормального призыва подразделении, но для пользы службы, которая бывает ведома лишь одному начальству, его перед отъездом на фронт перебросили в нашу роту. «Детку», как мы его прозвали, любили в роте: простой, бесхитростный, он мыслями был уже в Москве, в маленькой квартирке где то на Электрозаводской улице, у Преображенской заставы. Поглядывая на прожженный сапог, он улыбнулся и по-детски мечтательно сказал:
— Приду, скажу мамашке — давай портянки новые! Байковые! Вот ногам будет мягко ходить…
— Какие там крики? — прервал я Детку. — Похоже, драка.
Взбежав на пригорок, мы увидели темносерую выпуклую ленту асфальта. Невдалеке зеленели крашеные железные крыши Тарасовки. На околице шумела, пенилась толпа. Вздымался разноголосый гул, прорезаемый короткими пронзительными выкриками.
Посередине шоссе стояла грузовая машина с откинутыми бортами. Тяжелый брезент коробился, откинутый на передок, на верх кабины. Платформа была завалена мешками, боченками, ящиками. В богатстве этом копался, широко расставив ноги, богатырского вида парень, ростом не меньше нашего Детки, но здоровее, плотнее и шире в плечах.
Мы спустились с пригорка, подошли ближе.
Богатырь-парень подхватил, как ребенка, боченок, из днища которого, повидимому, от удара каблуком вылетела доска.
— Масло! — громовым голосом объявил он, и толпа, глядя на желтую выбоину в боченке, отозвалась:
— Ма-а-асло!
Передав кому-то на руки боченок, парень поднял джутовый, туго набитый куль. Он был доволен своей работой: улыбался, поводил широкими плечами. Ветер шевелил и зачесывал назад спадавшую на лоб прядку волос.
— Сахар! — шрапнелью лопнул над толпой крик парня.
— Са-а-ахар! — хлестал волнами у его ног стон многолюдного сборища.
Народ плотным массивом сбивался вокруг машины. Каждый норовил протиснуться поближе к маслу, сахару. Тарасовские бабы, как все подмосковные огородницы и молочницы, привыкшие к толкучке дачных поездов, сутолоке базара, были шустры, остры на язык.
— Все они, толстомордые, так-то… кусочек хлебца да вагон масла! Ишь чего он в машину наворотил…
