Итак, два окна, это точно. Оба обращены на юг, высоко над землей, так что если выглянуть в парк, простирающийся внизу, видны городские крыши, тянущиеся бесконечно далеко за границей парка, и кажется, что смотришь на них с мостика трансатлантического лайнера. Между окнами — книжный шкаф, полный английских и французских книг. Напротив окна, слева, письменный стол, крытый зеленым сукном, на нем лампа, рядом — пишущая машинка и еще один книжный шкаф с книгами по итальянской литературе, классической и современной, с переводами, в основном с русского — Пушкин, Гоголь, Толстой, Достоевский, Чехов. На полу большой красный персидский ковер, в центре комнаты, длинной, но довольно узкой, три кресла и кушетка, чтобы можно было почитать лежа. Две двери: входная, рядом с окном, открывающимся прямо на лестницу у лифта, а другая в самом углу, в противоположном конце комнаты, в ванную. Ночью она спит, никогда полностью не опуская жалюзи, всегда с зажженным ночником на маленьком на колесиках столике возле кровати, на котором всегда стоят термос со скивассером и телефон, — совсем рядом, чтобы можно было протянуть руку и достать. Если она просыпается ночью, можно всегда выпить глоточек скивассера (так удобно, что он всегда под рукой, совсем горячий; почему я не достану себе термос?), а потом снова улечься на подушки, посмотреть на светящийся туман своих дорогих безделушек, и вот сон незаметно, как «высокая вода» в Венеции, постепенно охватывает ее, уносит, растворяет в себе.
Но мы говорили не только об этом.
Она тоже как будто хотела убедить меня, что ничего не изменилось, все продолжается, что у нас все по-прежнему, как раньше, когда мы виделись каждый день. Миколь пользовалась любой возможностью вернуть меня назад, в ту незабываемую, неповторимую череду дней.
Тогда мы о чем только не говорили, гуляя по парку: о деревьях, о цветах, о детстве, о родственниках. Бруно Латтес, Адриана Трентини, «этот» Малнате, Карлетто Сани, Тонино Коллеватти и все те, кто присоединялись к нам позже, удостаивались время от времени только какого-нибудь жеста, знака, замечания. Мы говорили о них небрежно и слегка презрительно, называли их «эти там».
А теперь наш разговор постоянно возвращался к ним, особенно к Бруно Латтесу и Адриане Трентини. Миколь утверждала, что между ними «что-то есть». Ну как же! Неужели я не заметил, что они все время ходят вдвоем, постоянно повторяла она. Это ведь очевидно! Он глаз с нее не спускает, а она, хоть и обращается с ним, как с рабом, кокетничая немного со всеми: со мной, с этим медведем Малнате, даже с Альберто, ей гоже не все равно. Дорогой Бруно! С его чувствительностью (слегка чрезмерной, скажем прямо. Чтобы это понять, достаточно посмотреть, как он относится к симпатичнейшим дурачкам, к малышу Сани и к тому, другому мальчишке, Коллеватти!), с его чувствительностью его ожидают месяцы тяжелых испытаний. Конечно, Адриане не все равно (как-то вечером Миколь видела, как они вовсю целовались в хижине на диване), но продолжать серьезные отношения, несмотря на расовые законы, на его и ее родных — это совсем другое. Бруно предстоит непростая зима, это верно. Адриана вовсе неплохая девушка, нет! Высокая, почти как сам Бруно, светловолосая, с прекрасным цветом лица, как у Кэрол Ломбард, может быть, в другое время она и была бы именной той девушкой, которая нужна Бруно, которому, как видно, очень нравится «арийский тип». С другой стороны, она, без сомнения, немного легкомысленная, пустая и по-детски жестокая, этого нельзя отрицать. Разве я не помню, как она обиделась на несчастного Бруно в тот раз, когда в паре с ним проиграла знаменитый матч-реванш против Дезире Баджоли и Клаудио Монтемеццо? Проиграли они из-за нее, из-за ее бесконечных двойных ошибок, она допускала их по крайней мере по три в каждом гейме, гораздо больше, чем Бруно! А она, прямо как бесчувственная какая-то, все время упрекала в этом Бруно, как будто он, бедняжка, недостаточно огорчался и переживал. Это было бы смешно, если бы не было так грустно! Но так всегда бывает, как будто нарочно: моралисты вроде Бруно всегда влюбляются в девушек типа Адрианы, а потом — сцены ревности, преследования, стремление застигнуть врасплох, плач, клятвы, оплеухи и…. рога, ветвистые рога. Нет-нет, Бруно должен был бы свечку поставить расовым законам. Конечно, ему предстоит пережить трудную зиму. Но расовые законы, как видишь, не всегда так уж вредны, они помешают ему совершить большую глупость: помолвку.
