...Микола, придя в сознание, увидел рядом заплаканную мать. Он хотел зачем-то полезть в карман, но наручники мешали. Услышав журчание ручейка в канаве, он со стоном пополз к воде. Напившись, он поднял голову и увидел, что над дворцом вырос столб белого и вслед за тем черного дыма. Заходящее за холмы солнце скрылось за дымом.
Миколе больше не хотелось воды, он опустил голову на черную пашню и умер.
1932
Передо мной новый (на 1932 год) календарь-альманах «Червоной калины», и, как всегда, каждая страничка его вопиет о крови, о безграничной классовой ненависти. Альманах «Червоной калины» задыхается от ненависти, от классовой ненависти к трудящимся.
На сто сорок третьей странице, где-то чуть ли не в самом конце объемистого календаря, затерялись две странички воспоминаний: Л. Веринский, «Над Ценивкой».
Крови здесь мало, вернее, совсем нет. Автор приступает к рассказу спокойно, без выкриков, без пафоса, просто так:
«Ценивка — маленький ручеек, текущий из Ценева неподалеку от Конюхов по узкой долине в сторону Потутор, что под Бережанами, где впадает в Золотую Липу».
Это была весна 1917 года. «Это было время радостных событий».
«Тогда на фронте началось «братание» (обязательно в кавычках.— и война для УСС >[6] потеряла смысл».
«На фронте настало затишье. Только артиллерия время от времени затевала дуэль да патрули перестреливались. А по вечерам в окопах по ту сторону линии фронта раздавались песни. Наши отвечали.
Это происходило так. Какой-то неизвестный Петро выходил на бруствер и затягивал украинскую песню — длинную, протяжную. Его мягкий баритон катился эхом по лесу, очарованному сказкой весенней ночи.
— Эй, Петро! — окликали его с нашей стороны.
Петро откликался. Подходил украдкой к нашим окопам, приносил газеты. Первые украинские газеты. Какая радость!»
Была весна 1917 года, было братание, первые украинские газеты, и был Петро с той стороны. Он вставал во весь рост над окопами и затягивал украинские песни, долгие и протяжные. И больше о Петре ни слова. Был Петро, пел и носил газеты в стрелецкие окопы. Была радость, и пан Веринский забыл на радостях о неизвестном Петре с той стороны.
На фронте, у Ценивки, стояли сечевые стрельцы. Были у них старшины, и было мужичье — рядовые. С тех пор прошло пятнадцать лет, и было время позабыть многое. Мог забыть о Петре пан Веринский, могли забыть о нем солдаты. Но они не забыли. И не только потому, что Петро хорошо пел и приносил газеты. Были у Ценивки атаманы, были сотники, куренные и четари. У многих из них сверкали на груди блестящие кресты и медали, и о многих из них забыли. Но Петро, самый обыкновенный полтавский парнишка Петро, навсегда остался в солдатской памяти.
