У нас‑то было, братцы, на тихом Дону,
Породился удал добрый молодец,
По имени Степан Тимофеевич;
Во казачий круг Степанушка не хаживал,
Он с нами, казаками, думу не думывал;
Ходил гулял Степанушка во царев кабак;
Он думал крепку думушку с голытьбою:
«Судари мои, братцы, голь казацкая!
Поедем мы, братцы, на сине море гулять,
Разобьем, братцы, басурмански корабли,
Возьмем мы казны сколько надобно…»
Песня росла, ширилась, а потом стала доноситься глуше и глуше и замерла… Полупьяный народ стоял на берегу словно зачарованный. Песня взволновала всех; в ней слышались воля, молодечество, бесшабашная удаль.
Сидят все словно в остроге, прикрепленные к дому, к лавке, к молодой жене, а те соколы – никого не знают. Весь свет для них!..
– Эх, и житье привольное! – громко выкрикнул пьяный ярыжка, и в толпе ответили ему сочувственным вздохом.
Астрахань словно захмелела, так закружили ее казаки. С раннего утра приезжали они в город, привозили с собою награбленное добро и продавали его на базаре, с пьяных глаз отдавая за ту цену, которую давали им хитрые купцы.
Дорогие персидские ткани, ковры и шали; золотые, серебряные цепи, ковши и кубки; камнями усыпанные чепраки и седла, ружья, пистолеты, кинжалы и сабли – все продавали казаки охочим людям, и на базаре с утра уже толпился народ.
Нередко в толпе показывался и сам Стенька Разин; вокруг него тотчас собирались нищие и кричали:
– Батюшка, помоги! Батюшка, милостивец, не оставь!
И Разин бросал в их толпу горстями серебро и золото.
– Здравствуй, батюшка! – кричали ему в следующий день встречные ярыжки, пьяницы, голь кабацкая и падали ему в ноги…
До полдня шла торговля, а там распродавшие добро свое казаки шли по кабакам и начиналась гульба до вечерней темноты.
Высыпала на улицы голь кабацкая, холостые мещане и посадские, стрельцы и ярыжки, и стон стоял по городу от пьяного веселья. Мирные жители прятались по домам, запирали дубовые калитки, задвигали окна ставнями и испуганно крестились при каждом крике.
– Пей за здоровье батюшки нашего, Степана Тимофеевича! Пей, собачий сын! – орал казак, поймав на улице испуганного дьяка.
– Не могу, милостивец! С ног упаду! – молил дьяк.
– Пей! Не то с чаркой в глотку забью! – кричал казак, и испуганный дьяк тянул неволей водку.
– А то: не могу! – уже добродушно смеялся казак и шел, пошатываясь, дальше.
На площади составлялся круг. Откуда‑то брались запрещенные скоморохи, гудела волынка, сопели, и казаки плясали, выбивая ногами частую дробь.
