Пафнутьев повесил трубку и обернулся к Патмосову.
– Все части оповестили, а что же дальше?
– Ждать.
– А откуда они выехали? – спросил дежурный.
– Из купеческого.
– Угол Графского и Фонтанки! Так. А не спросить ли, Алексей Романович, по ближайшим гостиницам? А?
– Понятно, можно. Только в таких случаях обыкновенно, когда человек придет в себя, то оказывается уже на другом конце города. Спросите!
– Гостиница» Москва».
Телефон заработал…
Время шло томительно медленно.
Колычев – отец сначала сидел, потом вскочил и начал нетерпеливо ходить по коридору.
Патмосов сидел неподвижно, в сотый раз думая, что, не отвернись он тогда, и он поймал бы их за подменой колоды.
Вдруг зазвенел телефон, и в тишине пустых коридоров этот звонок отозвался чем‑то страшным и зловещим.
Патмосов вскочил. Колычев в один миг очутился в дежурной комнате.
Дежурный снял трубку. Наступили томительные мгновения.
Он слушал и говорил:
– Так. Так. Так.
Потом повесил трубку и обратился к Патмосову:
– Полчаса тому назад в» Варшавской» гостинице застрелился господин Колычев.
– Туда! – закричал истерически отец и побежал из сыскного.
Патмосов едва поспел вскочить в сани.
– К Варшавскому вокзалу! В» Варшавскую» гостиницу! Гони! – закричал Колычев, и они снова помчались. Лошадь фыркала, разбрасывая пену, и казалась несущимся облаком.
– Застрелился! Застрелился! – бормотал старик, то кутаясь в шубу, то распахиваясь.
Патмосов молчал. Старик опять бормотал:
– А что же и сделать! Вдруг шулер! Директор банка! А? А растрата есть? Есть растрата?
– Надо думать, нет!
– Эх, Миша, Миша! И какая голова был! Какое сердце! Эх! – и старик весь содрогнулся.
– Подъезд направо! Стой! – сказал кучеру Патмосов и потянул его за кушак.
В гостинице уже была полиция, коридорные и швейцар были растеряны. Управляющий был бледен и чуть не плакал.
– И что это за напасть! – жаловался он. – Месяца не проходит, чтобы кто‑нибудь не застрелился!
– Где, где? – страшным шепотом спрашивал Колычев, идя по коридору.
– Сюда пожалуйте!
В номере собрались пристав, околоточный и доктор. Городовой стоял у двери и отгонял любопытных, которые вышли их кухни, из соседних номеров по коридору.
– Это отец! Пусти! – приказал Патмосов городовому.
У преддиванного стола, в кресле, неуклюже перегнувшись через ручку, полулежал труп Колычева. Расстегнутая сорочка была вся смочена кровью, в свесившейся руке был зажат револьвер. Лицо его было безмятежно спокойно.
На столе лежали записная книжка, бумажник, кошелек, часы с цепочкой, два перстня и карандашом твердым почерком написанная записка:
