…Когда он позвонил, я сидел в учительской. Встретиться с кинематографистами было любопытно. Мир кино так от меня далек! Правда, благодаря мемуарам Энчо я имел кое-какое представление о наших гостях, но одно дело — читать, а другое — увидеть их вблизи, своими глазами.
Когда они вошли в учительскую, я мгновенно узнал каждого — так живо обрисовал их Энчо: Мишо Маришки с его мальчишеской внешностью, сценариста Романова в неизменной кожаной куртке, придающей ему сходство с железнодорожником, редактора Голубицу Русалиеву в шерстяном вязаном платье и с бородавкой на щеке, композитора Юлиана Петрова-Каменова со свирепо выступающей вперед челюстью… Черноусый остался, по-видимому, внизу, в машине.
Я предложил им фруктовой воды, но они отказались. Все были очень взволнованы, в особенности режиссёр.
— Что там стряслось с Энчо Мариновым? — без всяких предисловий спросил он.
— Убежал из дому, — ответил я, не вдаваясь в долгие объяснения.
— Почему? — с чисто кинематографической напористостью расспрашивал он.
— Причин много.
— Какие же?
— Разные: кинематографические, музыкальные, семейные и даже физиологические.
— Физиологические? Не понял…
— Охотно объясню. У Энчо переходный возраст в самой острой фазе. Из яйца вылупился орленок, который желает свободно лететь куда вздумается, без деспотической материнской опеки, без вмешательства режиссера, без ослепительного света юпитеров.
— Значит ли это, что нет оснований за этого орленка тревожиться? Что он не запутается где-нибудь в густой кроне, что его не заклюет орел-стервятник, не подстрелит браконьер?
— Уверен в этом.
— Откуда эта уверенность?
В ответ я, забыв о данном Энчо обещании не показывать посторонним его рукопись, вынул из ящика заветные восемнадцать тетрадок и положил на стол перед сценаристом.
— Отсюда.
— Что это?
— Мемуары Энчо Маринова.
— Что?! — Сценарист от удивления разинул рот, совершенно так же, как я, когда впервые услышал об этом от Энчо. — Мемуары?!
— Да, рассказ о том, что он пережил, испытал. Нечто вроде исповеди, которая содержит ряд признаний, весьма характерных для того возраста, в котором сейчас Энчо.
— Интересно… — пробормотал Романов, перелистывая тетрадки. — Можно взглянуть?
— Можно, — сказал я. — Но только здесь, при мне. И если дадите слово, что без разрешения самого мальчика не предадите гласности то, о чем там рассказывается.
Они согласились. Кроме нас, в учительской никого не было. Все четверо удобно расположились за столами и углубились в чтение. Они передавали тетрадки из рук в руки, то и дело раздавались восклицания, смех, недовольное ворчание, я видел встревоженные взгляды, кислые усмешки, почесывание в затылке… Дочитав последнюю тетрадь до конца, сценарист задумчиво произнес:
