По дороге нас бомбили. Во время одной из бомбежек осколок попал мне в ногу, шрам от него и сейчас есть.
Под Бычихой (станция в 54 километрах от Витебска. — Авт.) налетели немецкие самолеты, поезд остановился. Все бросились из вагонов, кто ложился у насыпи, кто-то бежал к кустарнику. Мама все время говорила, чтобы мы были вместе, если убьет, так всех. А я убегала. Мне казалось, если я лягу с ними нас обязательно убьют. После одной бомбежки все поле было усеяно телами. Стоны, крики, женщина бегала среди тел и кричала: «Лева! Лева!». Так она и осталась на поле.
Слышу гудок. Поняла: поезд тронулся. Я успела подбежать к последней теплушке. Дверь была открыта. Молодой парень спрыгнул, подхватил меня, вбросил в вагон и сам вскочил обратно. А там — полно людей, лежит мужчина с оторванной ногой, кровь, ужас.
На первой же остановке я побежала искать свой вагон. Узнала его только по букетику, который так и торчал за скобой.
Наступила ночь, и поезд остановился. Трое мужчин откатили дверь теплушки, и кто-то тихо сказал, что немцы уже впереди и поезд дальше не пойдет. Наша семья и еще одна пошли вдоль железной дороги. Когда рассвело, спрятались в лесу. Было видно поле, железная дорога. Я видела, как шли немецкие танки.
У нас не было хлеба, воды. Особенно страдала Юля. Я пила из болота, а она не могла.
Мы зашли в деревню, нам дали хлеба, попить и кусок сала. А в другой деревне нас не пустили в дом, хозяйка закричала: «Идите, идите отсюда, а то налетят немецкие самолеты и будут нас бомбить!».
Вдруг на дороге появилась полуторка с красноармейцами. Они нас взяли. Папа потом говорил, что мы проехали с ними километров сто. Военные посадили нас в товарный поезд, и мы доехали до Мурома. Там на окнах домов не было белых полосок — значит, подумала я, здесь не бомбят.
Оттуда нас направили в Казахстан. Хозяйка дома, в котором мы остановились, жила одна, но нас пустила только в сени. Папа из досок и кирпичей соорудил тахту. На ней мы спали вчетвером. Из-за болезни легких отец был белобилетником — так называли тех, кого не брали в армию. Но вскоре его взяли в трудовую армию и отправили в Новосибирск.
Мама работала на кожзаводе, шила портупеи и седла для коней. Руки были в кровавых мозолях, а за месяц зарабатывала столько, сколько стоила буханка хлеба на базаре.
Мы голодали три года. Мама приносила домой свою пайку хлеба и суп, который ей давали, а мы с Юлей получали хлеба по 200 граммов. Юля ходила в детский садик со своим кусочком хлеба, который лежал в мешочке. Мешочек висел у нее на шее. Она была такая истощенная и слабая, что у нее этот хлеб отбирали дети постарше. Помню ее огромную голову и тоненькие ножки. Мама начала опухать, уже не могла работать.
