– Ты его боишься? Я имею в виду – вообще, Бьянка, не из-за меня.
– Нет, – сказала он. – С чего бы мне его бояться? Все знают, что лучше его не злить, не оскорблять, не нарушать его уединения и не задавать вопросов, но дело не в страхе. Что ты плачешь, Амадео, что случилось?
– Я не знаю, Бьянка.
– Так я тебе скажу, – сказала она. – Он стал твоим миром, как умеют только великие люди. А ты оказался за его пределами и жаждешь вернуться. Такой человек становится для тебя всем, а его мудрый голос превращается в закон, которому подчиняется все на свете. Все, что лежит вне поля его зрения, не имеет ценности, поскольку он этого не видит и не может назначить ему его цену. Поэтому у тебя нет выбора, ты можешь только оставить пустыню, не освещенную этим светом, и возвращаться к его источнику. Ты должен пойти домой.
Она вышла и закрыла дверь. Я заснул, отказываясь идти домой.
На следующее утро я позавтракал с ней и провел в ее обществе весь день. Наша близость осветила ее в моих глазах новым светом. Сколько бы она ни говорила о моем господине, я пока что хотел видеть только ее, хотел сидеть в ее покоях, весь воздух был пропитан ей, где повсюду стояли ее личные, особенные вещи. Я никогда не забуду Бьянку. Никогда.
Я рассказал ей, как можно рассказать куртизанке, о борделях, в которых я побывал. Может быть, я так подробно их помню, потому что рассказывал о них Бьянке. Конечно, я выбирал слова поделикатнее. Но я ей рассказал. Я рассказал, что мой господин захотел, чтобы я всему научился, и сам отвел меня в эти потрясающие академии.
– Отлично, но тебе нельзя здесь оставаться, Амадео. Он водил тебя в места, где ты мог наслаждаться большим обществом. Ему может не понравиться, что ты остался в обществе одного человека.
Я не хотел уходить. Но с наступлением вечера, когда дом наполнился ее английскими и французскими поэтами, когда заиграла музыка и начались танцы, мне не захотелось делить ее с миром поклонников.
Я некоторое время наблюдал за ней, смутно сознавая, что обладал ею в потайной комнате так, как никто из эти поклонников ей не обладал и обладать не будет, но утешения мне это не принесло.
Мне нужно было получить что-нибудь от моего господина, что-нибудь окончательное, заключительное, что все загладило бы; внезапно я до конца это понял и, раздираемый этим желанием, напился в таверне, напился достаточно, чтобы вести себя смело и скверно, и тогда поплелся домой.
Я настроился на наглый, вызывающий и очень независимый лад, на том основании, что так долго пробыл вдали от моего господина и всех его тайн.
