Перешибенная нога его болела, ныла и вся горела, как в огне; снег вокруг него все пуще и пуще окрашивался кровью. Страшная жажда томила волка; он набирал снегу полон рот и с жадностью сосал его. Он чувствовал, как – от потери крови – неприятный, пронизывающий холод пробегал по телу.
– Мне что-то холодно! Я зябну… – прошептал волк, стуча зубами.
Тягостные, мучительные и томительно-долгие, долгие минуты переживал волк…
Он на то время забыл, сколько собак, овец, зайцев, телят передушил он на своем веку; сколько страданий причинил животным, сколько горя принес мужикам своею лютостью и злобой. Словно память у него отшибло, все это он забыл теперь и расчувствовался сам над собой, глядя на свою перешибенную ногу.
– Эх, люди, люди! – шипел он, поникнув головой. – Что только ни придумывают они на нашу погибель! Как только ни притесняют они нашего брата, серого волка! У них – против нас и ружья, и отрава, и всякие дреколия… Мало еще этого!.. Выдумали капкан. Надо же было изобрести его! Ведь это – целая, сложная машина. Адская машина!.. И на что, подумаешь, разменивается человеческий ум – этот хваленый прославленный ум? На что тратятся человеческие знания? Срам! Позор!.. И с каким ехидством все это было подстроено… Теперь уже очевидно, что эту жалкую падаль нарочно притащили для приманки сюда, в лес, подальше от всякого жилья, поставили около нее убийственный капкан и все это так ловко замели, запорошили снегом… Злодеи! Изверги!..
С глухим стоном поднимает волк кверху морду. Безучастно расстилается над головой его зимнее ночное небо и миллионы блестящих звезд холодно сияют над ним, переливаясь голубоватым светом. Все пустынно и тихо кругом…
– Ну, пускай бы выходили на меня с ружьями, это – другое дело! – продолжал волк. – Я живо показал бы им хвост! Ищи, лови меня, как ветер в поле! Так ведь – нет!.. Подлым изменническим образом, из засады… ух, как это мерзко, как это гнусно!.. И как же лукавы, как злы они, эти «добрые люди!» О! я ненавижу вас всеми силами моей волчьей души!.. Говорят, один римский император (должно быть, хороший человек) желал, чтобы у всех людей была одна голова… и не будь я – серый волк, если бы я не отгрыз эту голову!.. О-ох, разбойники!
Волк стонал и ёжился от боли.
– И ведь нет в них жалости ни капли! – шептал он, скрыпя зубами. – Ну, вот, например, взмолись я теперь, да разве они послушают меня, разве смилостивятся эти варвары? Ни за что!.. Уж я знаю их жестокую натуру… Как только они увидят меня в таком бедственном, беспомощном положении, то сейчас – я уверен – схватятся за ружье, за топор или какой-нибудь стяг, которым можно одним взмахом десять волчьих голов разнести в дребезги. Разве же чувство сострадания знакомо им!.. Злодеи! Душегубцы!
