— Разве вы не с ним приехали, сукин ты сын? Разве не он в песке ковырялся?
— Это мой брат Чарли. Мы вдвоем из Орегона, едем на юг. В этих краях впервые, никого не знаем.
— Мейфилд — местный заправила. Вечно шлет сюда людей, пока я в город за припасами езжу, и они тут роются. Точно не он с тобой приехал? Мне показалось, я узнал его тупую ухмылку.
— Это мой брат Чарли. Он отправился в лес по нужде. Мы едем на юг, будем сами ковыряться в речном песке.
Я услышал, как бородач обходит Жбана и возвращается на место.
— А где инструменты? — спросил он. — Голыми руками в песке копаться будете?
— Инструменты купим в Сакраменто.
— И сразу лишитесь кучи денег. Только дурак покупает инструменты в городе.
Я не ответил, и бородач вновь ткнул меня стволом в бедро.
— С тобой разговариваю! — напомнил он.
Я не ответил, и он опять ткнул меня.
— Хватит тыкать в меня стволом, — потребовал я.
Бородач ткнул.
— Не нравится, что ли?
Ткнул еще раз.
— Прекратите немедленно.
— Иди ты со своим «немедленно»! — ответил бородатый старатель, буравя мне винтовкой измученную ногу.
В этот момент где-то в лесу треснула ветка, и старатель обернулся посмотреть. Я же воспользовался моментом и выхватил винтовку у него из рук. Бородач метнулся к деревьям. Я прицелился ему в спину, спустил курок, и… винтовка не выстрелила. Она была не заряжена. Я потянулся за револьвером, и тут из-за дерева выступил Чарли. Он как ни в чем не бывало пальнул бородатому в голову, когда тот пробегал мимо. Пулей затылок снесло, как шляпу ветром.
Я спешился и, зверея от боли в ноге, похромал к извивающемуся в конвульсиях телу. Сквозь дыру в черепе был виден залитый пурпурной кровью мозг; в складках его пузырилась пена. Каблуком я наступил прямо в отверстие и раздавил, раскурочил то, что оставалось от черепа. Сделал из него кровавое месиво, в котором при всем желании не узнаешь голову человека. Месиво чавкнуло, когда я выдернул ногу и пошел куда глаза глядят, чтобы избавиться от гнева. Чарли окликнул меня, но следом не пошел. Он знал: сейчас меня лучше оставить в покое.
Пройдя с полмили, я присел под раскидистой сосной и с силой прижал колени к груди. Я до того сильно стиснул зубы, что испугался — не сломать бы челюсть — и взял в рот кожаный чехол от ножа.
Встав на колени, я спустил штаны и осмотрел ногу. На покрасневшей, горящей коже насчиталось с полдюжины круглых отметин. Я вновь пришел в ярость. Проклятый старатель! Вот бы он воскрес — убил бы заново, только медленно. Я уже поднялся на ноги, думал: вот сейчас пойду, изувечу труп бородатого, разряжу барабан ему в пузо… Нет, нет, погоди. Штаны все еще были спущены, и я, немного успокоившись, взял родное хозяйство в кулак, стиснул. В юности несдержанность доставляла немало хлопот, и матушка посоветовала: всякий раз, когда меня обуревает ярость, сжимать в кулаке причинное место. Как ни странно, способ работал.
