Первое послание к Коринфянам, глава одиннадцатая, стих четырнадцатый:
«Не сама ли природа учит вас, что если муж растит волосы, то это бесчестье для него».
Я говорю: у нее нет доказательств, что он мужеложец.
— А какие тебе нужны доказательства?
Я говорю: спроси у него самого. Вы же еще увидитесь?
— Ну, — говорит она, — я сказала ему, что приду в мавзолей на следующей неделе, но я не знаю. Я просто так это сказала — просто чтобы отделаться. Он был такой жалкий, такой несчастный. Целый час ходил за мной по мавзолею.
Но ей все равно надо с ним встретиться, говорю я. Она обещала. Подумай хотя бы о Треворе, о своем мертвом брате. Как бы Тревор отнесся к тому, что она обманула его единственного верного друга?
Она спрашивает:
— Откуда ты знаешь, как его зовут?
Кого?
— Моего брата Тревора. Ты назвал его по имени.
Так она же сама мне сказала, говорю я. В самом начале. Тревор. Двадцать четыре года. Покончил с собой на прошлой неделе. Гомосексуалист. Вероятно. У него был тайный любовник, которому теперь отчаянно необходимо выплакаться у нее на плече.
— Ты все запомнил? А ты умеешь слушать, — говорит она. — Поразительно просто. А внешне ты как?
Внешне я страшный, смотреть противно. Настоящий урод. Прическа кошмарная. Прошлое мерзкое. В общем, я ей не понравлюсь.
Я спрашиваю про того друга ее брата Тревора, может быть, даже любовника, теперь овдовевшего, — она собирается с ним увидеться на той неделе, как обещала?
Она говорит:
— Я не знаю. Может быть. Я с ним увижусь, если ты кое-что для меня сделаешь прямо сейчас.
Просто имей в виду, говорю я ей. Сейчас у тебя есть шанс помочь человеку, скрасить его одиночество. У тебя есть замечательный шанс подарить любовь и поддержку кому-то, кто очень нуждается в этой любви.
— На хрен любовь, — говорит она, и теперь ее голос звучит так же глухо, как мой. — Скажи что-нибудь, чтобы я завелась.
Я не понимаю, что она имеет в виду.
— Ты все понимаешь, — говорит она.
Бытие, глава третья, стих двенадцатый:
«… жена, которую Ты мне дал, она дала мне от дерева, и я ел».
Послушай, говорю я. Я здесь не один. Нас здесь много — добровольцев, готовых выслушать и помочь.
— Ну давай, — говорит она. — Оближи мне грудь.
Я говорю, что она злоупотребляет моим природным сочувствием к ближнему. Я говорю, что сейчас брошу трубку.
Она говорит:
— Целуй меня всю.
Я говорю: я уже вешаю трубку.
— Грубее, — говорит она. — Делай это грубее. Совсем-совсем грубо. — Она смеется и говорит: — Лижи меня. Лижи меня. Лижи меня. Лижи. Меня.
