госпожа прощалась со своим суженым. А наутро в десять она выплывала из своих покоев, свежа, как Афродита, вставшая с ложа.
Дверь к ней на ночь запирали — она жаловалась, будто ей не давала заснуть мысль, что к ней могут забраться воры. Но на этот случай у нее есть, чем встретить преступников, — она игриво потрясала передо мной узким запястьем, — на ночь она привязывала к кисти приспособление вроде электрического звонка. Нажмешь на кнопку, и мигом весь дом на ногах. А у меня, на случай опасности, был припасен топор — не шучу, настоящий топор, весьма остро наточенный, — предполагалось, что я пущу его в ход, если она не ответит на мой стук, а дверь будет заперта. Как видите, все было продумано до мелочей.
Единственное, что не продумали заранее, — это последствия: мы оказались привязаны к Европе. Этому типу настолько удалось мне внушить, что одна-единственная поездка Флоренс через Ла-Манш может стоить ей жизни, — что когда, какое-то время спустя, ей захотелось поехать в Англию, увидеть Фордингбридж и разные другие места, я отказался наотрез, встал грудью, насмерть. Мое решительное «нет» возымело действие — она испугалась. Тем более что на моей стороне оказались все врачи. Я методично, не считаясь со временем, опросил всех, одного за другим, и каждый из этих уравновешенных спокойных господ-докторов задавал мне один и тот же резонный вопрос: «Что за неотложные дела у нас в Англии?» И поскольку никаких срочных дел я назвать не мог, они дружно советовали повременить. Врачи, в общем, поступили дальновидно, как оказалось. Возможно, они опасались нервного потрясения, которое могла испытать Флоренс, снова оказавшись в качку на корабле. Этот аргумент стал достаточно веским, вкупе с другим — нам было выгоднее держать сбережения на континенте, а не в английских банках.
Но Флоренс создавшееся положение бесило, поскольку ее заветным желанием — голубой мечтой, если хотите, ибо иных ее целеустремленная натура не знала, — было поехать в Фордингбридж и снова занять место хозяйки в доме своих предков. Но путь оказался отрезанным из-за Джимми: близок локоть, да не укусишь, — даже в безоблачную погоду, когда с берега в Кале по ту сторону Ла-Манша были видны перламутровые утесы Дувра, — даже тогда, опасаясь за ее жизнь, я не позволил бы ей сесть на корабль. Говорю вам, она загнала саму себя в угол.
Загнала, как игроки в бильярд загоняют в лузу шар: Флоренс не могла объявить, что вылечилась, поскольку это означало бы конец манипуляциям с запертой спальней. Но и Джимми ей к тому времени наскучил — шел 1903 год, она была вовсю увлечена Эдвардом Эшбернамом. Да, положение пиковое. С одной стороны, невероятная удача — она встретила человека, который мог бы ввести ее, как королеву, в Фордингбридж или в тамошний круг, и даже если он не сумел бы, при всем желании, вернуть ей поместье Брэншоу, их, Хелбёрдов, родовое гнездо, — оно к тому времени было записано на его жену Леонору — она могла, с нашим-то достатком, рассчитывать, по крайней мере, на поддержку Эдварда в налаживании связей с местной знатью. Ее дядюшка, убедившись, что мы с Флоренс притерлись друг к другу и не собираемся расставаться, — а я регулярно слал ему радужные отчеты о том, какая добродетельная и преданная жена его племянница, — отписал ей значительную часть состояния, которую он не собирался пускать на развитие своего дела. Так что на двоих у нас в год выходило около пятнадцати тысяч дохода в английских фунтах, хотя я не знаю, какую сумму денег и как часто она передавала своему Джимми. Но, даже с учетом этого, в Фордингбридже мы бы забот не знали.
