— Они незаурядные, интересные люди! — пыталась возражать я.
— Большие корабли! — насмешливо развел руки в стороны Максим. — Большим кораблям — большое плавание. Но пусть они своими винтами взбивают воду подальше от моего личного судна.
— Флажки веселые, потешные! — упорствовала я.
— Правильно, — соглашался Макс. — Но Флажков веселей клоуны в цирке. Часто в цирк не ходят. И свою семью превращать в арену для паяцев, извини, не готов.
В разных вариантах этот разговор не единожды повторялся, и в итоге мы перестали общаться с Флажками. Максим отсек их от меня, да и от Майки тоже.
Мы с Лилей мило болтали, перемывали косточки знакомым, сошлись во мнении, что «Ларчик» на ладан дышит.
Назар произносил тост. Мне можно было смотреть на него, не таясь. Говорил он проникновенно, точно выдержав дозы фамильярности, почтения и легкой иронии. Закончил, отсалютовал фужером с вином, бросил на меня взгляд. Пригубив напиток, я задержала фужер у лица, чтобы скрыть от Лили свою реакцию на этого человека.
— Классный мужик, — сказала она. — В постели — виртуоз. У меня с ним было. С ходу покорил своей особенной, ненормальной мужской честностью. До того, как мы в постельку завалились, сказал, что я ему нравлюсь безумно, но связан по рукам и ногам. У него жена старше на десять или пятнадцать лет. Ушла к Назару не то от министра, не то от замминистра. Наплодила детей. Теперь он всех тянет — жену-старуху и выводок последышей. — Лиля хохотнула и продолжила: — Я, конечно, растаяла, на сироп изошла. А через некоторое время перекинулась словцом с одной бабой, которая в Назара по уши втрескалась. И та мне по секрету, представь, говорит, какой он благородный, пожилая супруга, дети, и далее по тексту тра-ля-ля. Вот ухарь! — скорее с восхищением, чем с осуждением рассмеялась Лиля. — Там еще тема одна была, как жена Назара на прокладках экономила, чтобы ему ботинки фирменные купить. Слово в слово что мне, что той бабе рассказывал.
Прокладки меня добили. Ай, да Назар! Ай, да знаток женской психологии! Ловко: загнуть про интимные дамские штучки, и любовницу покорить, и претензии отсечь.
Все мои внутренние силы уходили на то, чтобы держать безучастное выражение лица, не показать, какие чувства переполняют. Это было очень трудно. Потому что сердце, минуту назад бившееся часто, радостно и приятно, затухало, пока вовсе не остановилось. Изображать равнодушие с мертвым сердцем, когда не хватает воздуха, и тебе хочется рухнуть в обмороке и при этом разрыдаться, завыть так, что стекла лопнут — никому не пожелаю.
