— И со всеми ты целуешься.
— А к тебе мужики не прикладываются, здороваясь и прощаясь? Думаешь, мне приятно видеть, как они лезут к тебе? Но раз пошла такая мода, ничего не поделаешь.
— Таня Петрова!
— Что Таня Петрова? — удивился Максим.
— Твоя пылкая любовь. Когда она тебя бросила, ты надрался, валялся на улице, я тебя подобрала.
— Верно. Не понадобилось и десяти лет, чтобы ты задалась вопросом, что вынудило меня наклюкаться до бесчувствия. Хорошо, хоть на смертном одре не спросила.
— Типун тебе на язык! До сих пор ее любишь?
— И думать забыл.
— А я все ФСБ на ноги подняла, чтобы выяснить, что эта Таня живет в Дурсель… Друсель…
— Дюссельдорфе? Да-а-? — улыбался Максим.
— Нечего скалиться! Все равно твоя улыбка в подметки не годится улыбке Гаврилова.
— Кто такой Гаврилов? — мгновенно нахмурился Максим.
— Частный детектив, спивавшийся, но одумавшийся.
— Что тебя с ним связывает?
— Твои похождения. Ладно, не каменей. У Гаврилова, похоже, с соседкой закручивается. Тетя Даша выходит за Виктора Петровича, Майка — за Сашу. Все кругом женятся. Одна я — брошенка?
— Сильное преувеличение.
— Ты мне говорил, что уходишь к другой?
— Говорил.
— А сам не уходил?
— Нет.
— Тогда почему врал?
— Первый разумный вопрос. Тебя волновало, к кому я ушел, вместо того, чтобы задуматься: почему ушел.
— А почему?
— Потому что ты влюбилась! Ты! Ходила с блаженным лицом, юлила вокруг меня, ласковой-ласковой стала… тьфу! — передернулся Максим. — Гошку ни в какую не хотела отпускать в Испанию на два с лишним месяца. «Как я без своего мальчика!» — передразнил Максим. — На смерть стояла. А потом — бац! С ночи на утро — пусть едет. Конечно, ребенок мешает шуры-муры крутить. А я? Перебьюсь? Мне рога к лицу? Спасибо, дорогая жена! Если я слово дал, то можно со мной как с тряпкой половой? Ноги вытерла и пошла дальше? Кукиш!
И он действительно показал мне кукиш. Ткнул в нос дулю, как называют на нашей с Майкой родине кукиш. В детстве мы спрашивали того, кто зарывался: «А дулю не хочешь?»
Я хотела Максима. Пусть каждый день в нос мне кукиш-дулю тычет, только не переживает так, как в данную минуту.
Желая выплеснуть свои чувства, я почему-то утратила способность артикулировать слова и только проблеяла:
— Э-э-э…
— Заткнись! — велел Максим. — Молчи, пока муж недоговорил. Ведь я все перепробовал: от постельных доблестей до блеска остроумия, от попытки вернуть тебя с помощью тревоги о сыне до изображения холодного безразличия. Плевала ты на мою холодность! Ты на все плевала, кроме этого…
