Оттолкнув Майку, я прошла в комнату.
Елка в огоньках, праздничный стол с пирамидами салатов и блюдами с заливным, с хрустальными фужерами, еще Майкиной бабушки, приданое на первую свадьбу, которые выставляются только по особым поводам — все это я отметила боковым зрением, мельком. Декорации спектакля. Я сейчас вам устрою представление!
Бессилие победителя таит гигантский потенциал.
Максим. Собственной персоной. Без пиджака, но в сорочке с галстуком.
Господи! До чего же он прекрасен, мой муж! Не смотреть, не отвлекаться, не расслаблять грозную физиономию!
Тут и Саша, водитель, историк, черт его разберет, привстал, здоровается, спрашивает:
— Теперь-то выпить можно?
Но главное и потрясающее: МАМА! Моя мама здесь!
Про грозную физиономию мгновенно забыто. Я неслась через препятствия, через стулья и кресла, чтобы броситься на шею маме.
Она приняла меня в объятия, которых теплее, уютнее, разумнее и сердечнее быть не может. Что стану делать, когда мама умрет? Кому на грудь брошусь?
Я не плакала с той встречи с Максимом, когда мы сидели в моей машине, в день, когда мне открылась сущность Назара.
А тут я разрыдалась! Прорвало.
— Сюрприз удался, что и говорить, — растерянно сказала мама.
Если женскую душу представить себе пашней, которую накапливаемые страхи, подозрения и ужасы, как зной, вынуждают рассыхаться и трескаться, то слезы — лучшее спасение для пашни, она же женская натура.
Сие заключение принадлежит Максиму.
— У меня не осталось своих мыслей! — рыдала я на груди у мамы. — Только его заключения. Мамочка, он меня бросил! Ушел к другой, я умираю!
Это было сильным преувеличением. Но должна же я выплакать свои ошибочные страдания.
Мама, конечно, потрясена была сильнейше. Но моя мама никогда не проявляла, не выплескивала негативных эмоций. И меня учила: если рвется из тебя доброе и положительное, обязательно дай ему волю, похвали человека даже за крохотный успех. Если прут жалобы, упреки, подступила желчь и хочется ее выплюнуть — дави, не позволяй себе превратиться в сквалыжную злую бабу.
И сейчас, на мои стенания: «Умира-а-ю-ю!» — мама, чье тело, как я чувствовала, напряглось струной, отреагировала трезво:
— Не умираешь, успокойся! И почему в Новый год так одета? Старые джинсы, затрапезная майка…
— А что я?! — воскликнула подруга, приняв майку-футболку на свой счет.
Наверное, мама взмахом брови велела Майке замолкнуть.
В свое время я долго тренировалась перед зеркалом, но мне так и не удалось отработать мимику мамы: дернуть уголком рта вместо насмешливой тирады, закатить глаза (попробуй их закати перед зеркалом), как бы напоминая, что слышала речи двадцать пять раз. И самое классное: взмах брови — как бритвой, отсекающий досужие помыслы.
