— Тяжело?
— Тяжело, — призналась она и почувствовала, что не только ноша тяжела, но тяжело пошевелить губами, чтобы выговорить это слово.
— Ничего, я вам помогу, — пробормотал он все так же весело и, придерживая одной рукой ее мешок, а другой держа на плечах ящик, помог Варе сойти на берег и дойти до склада.
— Плохой из меня грузчик, — пожаловалась она, отдав мешок и выпрямляясь.
— Вы никогда не занимались физической работой? — спросил Седюк, осторожно беря ее за локоть и идя с ней по берегу.
— Никогда. Я ведь все время училась. Только физкультура в школе и институте. Да ведь это не труд.
— Придется вас пристроить к другой работе. Постойте у трапа, там движется что-то паровозообразное — это, наверное, Михельс. Я его сейчас обработаю.
Он исчез в темноте — из нее слышались неясные голоса, посапывание и покряхтывание, потом на свет вынырнули Михельс с Седюком. Михельс стремительно шел прямо на Варю, и она в смущении отодвинулась, чтобы дать ему дорогу. Но он остановился и сердито и шумно задышал, всматриваясь в нее зловеще поблескивающими стеклами.
— Все, как один, белоручки, — сказал он хмуро. — Шестого сегодня освобождаю от той работы, которая есть самая необходимая. Я вас спрашиваю: кто будет работать? Папа римский? Так он же в Риме, я ему не скажу: «Иди выгружай ящики!»
— Нет, я не отказываюсь, я буду работать, — сказала Варя, и слезы обиды горячо подступили ей к горлу.
Она повернулась к трапу, но Михельс неожиданно ласковым и сильным прикосновением остановил ее.
— Я не о вас говорю, девушка, — проговорил он тем же хмурым и недовольным голосом, не вязавшимся с ласковым прикосновением его руки. — Надо же мне кому-нибудь высказать свое возмущение, все на меня в обиде, понимаете? Пойдемте со мной.
— Встретимся в салоне полярного экспресса! — крикнул им вдогонку Седюк.
Варя торопливо бежала за широко шагавшим Михельсом. Он поднимался прямо по крутому откосу. Вдали виднелось несколько деревянных строений. До сих пор Варя видела берег только с отмели, от костра. Она шла мимо покосившихся черных изб, сколоченных из разносортного плавника — досок, бревен и горбыля, принесенных с юга рекой, — и всматривалась в тускло освещенные, подслеповатые окна, бедные изгороди, охватывавшие кусок пустыни без деревьев, без огородов, без животных и птиц, — было похоже, что ставили их не из нужды, а по неистребимой хозяйственной привычке окружать себя пристройками и палисадами. И чувство обреченности и одиночества, охватившее Варю, когда она впервые увидела эти черные, голые, лишенные всякой растительности берега, раскинувшиеся под суровым небом, у просторов необозримой реки, снова охватило ее, как приступ сердечной боли.
