* * *
Наступила полночь, и уже около часа из палатки не было слышно ни звука. Как брезентовый часовой, она стояла одиноко у самого края огромного поля возле леса. Покрытая изморозью снаружи, она была окружена заледеневшей травой, но внутри было чисто и тепло, мальчишеские тела работали не хуже центрального отопления. Слабый свет ночника на полу обозначил центр, вокруг которого в огромных мешках спали семеро мальчишек и их воспитатель, больше всего боявшиеся, что холодный рассвет заставит их вылезти из теплых коконов.
Между воспитателем Гордоном Бэдли и ближайшим мальчишкой было расстояние не меньше фута. Эта разделительная полоса была как бы стеной, ограждающей его авторитет. Гордон считал, что такие абстрактные символы чрезвычайно важны.
Все мальчики, от двенадцати до пятнадцати лет, были из сиротского дома Барнардо в Вудфорде, а сюда приехали на неделю «выживания», хотя ни о каком выживании речи не шло, ибо ближайший магазин был не дальше чем в двух милях, а львы, тигры и крокодилы никогда не водились в здешнем лесу. Младшие мальчики тем не менее верили, что тут еще остались медведи. Больше тут никто не жил, потому что эта земля была не государственная, а принадлежала некоему лорду — мальчики вечно забывали его имя, — который позволил Вудфордскому сиротскому дому занять дальний участок под лагерь. Но так как сам он не жил в своем поместье, а сдавал землю в аренду фермерам, то для мальчиков он был фигурой мифической, не менее далекой и недоступной, чем сам Господь Бог.
Гордон Бэдли жил в этом сиротском доме с малолетства, и все видели в нем великолепный пример честности и порядочности, взращенный в сиротстве. Три года жизни на воле, где он работал в магазине сначала на подсобных работах, а потом помощником разделывателя мороженых туш, оказались для него достаточными, и он вернулся в свой дом, плюнув на карьеру, потому что ему захотелось помочь таким же, как он сам, невезучим детям. В приюте очень обрадовались его возвращению, хотя они редко принимали обратно своих воспитанников, но Гордон всегда считался исключительным ребенком. У него были хорошие манеры, тихий голос, он много работал и никому не доставлял хлопот своими эмоциями, короче говоря, он был мальчиком, про которого воспитатели могли сказать: «Вот видите, все же мы не зря работаем. Пусть мы не можем дать им настоящую родительскую любовь, но мы можем вырастить вполне рассудительных людей».
Надо сказать, что другие мальчики вовсе не считали его таким уж добреньким, на него смотрели как на «крепкий орешек». Он был доброжелателен, но непоколебим, мог быть грубым, но не недобрым, смешливым, когда ему самому хотелось, и серьезным, когда этого хотелось другим. Он не искал повода к ссорам, не лелеял обид, казалось, он любит всех и все любят его. В общем, он считался идеальным воспитанником доктора Барнардо. А через три года, проведенных на воле, он понял, что больше ему ничего не надо.
