«21 октября Ельцин выступил на Пленуме ЦК КПСС, где, в сущности, повторил вслух все изложенное в письме Горбачеву, где он говорил о саботаже со стороны партаппарата «линии перестройки». Но спустя несколько дней, на Московском пленуме, Ельцин повел себя странно: покаялся перед партией.
…В тот день, когда проходил Московский пленум, Кожухов и я находились рядом с Борисом Николаевичем в больнице, на Мичуринском проспекте. Он чувствовал себя ужасно, но на пленум решил поехать. Мы довели его до машины, поддерживая под руки. Перед отъездом врач вколол больному баралгин. Обычно этот препарат действует как болеутоляющее средство, но в повышенных концентрациях вызывает торможение мозга.
Зная это, доктор влил в Ельцина почти смертельную дозу баралгина. Борис Николаевич перестал реагировать на окружающих и напоминал загипнотизированного лунатика. В таком состоянии он и выступил. Кратко и без бумажки. Когда же я прочитал в газетах произнесенную на московском пленуме речь, то испытал шок. Отказывался верить, что всю эту галиматью Ельцин произнес с трибуны лично, без подсказок».
* * *
Очевидно, что Горбачев увидел рядом с собой очень опасного и сильного противника. Ельцин тоже почувствовал, что ему предстоит битва за власть, что Горбачев не позволит кому-то что-то менять в его политике, будь она правильной или нет, ибо это был вопрос наступления на его личную территорию.
Вот как об этом периоде «затишья перед схваткой» вспоминает в своей книге «От рассвета до заката» офицер КГБ Александр Коржаков:
«Наступило 1 февраля 89-го года — день рождения Бориса Николаевича. Ко мне подошел Суздалев: «Можно я вместе с тобой пойду поздравлять шефа?» И мы пошли вдвоем. Долго раздумывали, что принести в подарок. Ничего оригинального не придумали и купили большой букет цветов. В феврале они стоили дорого, но нам хватило денег и на цветы, и на спиртное, и на закуску. Радостные, с розовыми от мороза щеками, мы пришли на работу к Борису Николаевичу — в Госстрой. В первое время после пленума Ельцин пребывал в депрессии, но через несколько месяцев переборол хандру. Он уже готовился к выборам в депутаты Верховного Совета СССР, развернул агитационную кампанию, давал интервью журналистам. Нашему появлению он искренне обрадовался — крепко обнял, похвалил цветы. Отношения между нами после всего пережитого стали почти родственными. Если я приходил к Борису Николаевичу домой, то вся семья бросалась целоваться. И не было тогда в этой радости ни грамма фальши.
