По утрам всегда был обязательный практикум — рисунок.
Очередное задание — этюд головы «в две натуры», то есть изображение головы, в два раза больше человеческой, и все ошибки на нем видны в два, а вернее, в десять раз лучше, потому что мельчайшие детали увеличиваются в проекции. Натурщиком был грустный, измученный жизнью старичок. Трудность задания заключалась в том, что поверх карандашного рисунка нужно было сделать тушевой в сложной технике Дюрера. Работа в студии завершалась, многие студенты уже приступили к работе тушью, а Звонцов все никак не мог разобраться с пропорциями натуры. Он нарисовал старику прямой греческий нос, тогда как у того, наоборот, нос был вздернутый, что придавало лицу добродушное, детское выражение.
В аудитории внезапно появился профессор Ауэрбах. »Черт его дернул появиться на занятиях рисунком! — Вячеслав с трудом скрывал раздражение. — Занимался бы своей любимой философией, так нет — он лишний раз решил напомнить нам о своем кураторском статусе! Может, он вообще гений-универсал? И материализовался из ничего — настоящий бес!»
«Мефисто» подходил к каждому планшету и начинал рассматривать его от левого нижнего угла — вверх. Выглядело это забавно, но было и нечто мистически-трагичное в том, что он исправлял, что видел. Всего планшета Ауэрбах не обозревал никогда, сосредоточивался только на деталях. Именно поэтому его исправления получались необыкновенно точными.
Подойдя к Звонцову, он, естественно, воскликнул: «А, это вы! Узнаю вас по вашему желтому костюму». Костюм у русского студента был не желтый, а палевый, но с цветовосприятием у профессора тоже были проблемы, да и в немецком нет слова, в точности соответствующего русскому «палевый». Ауэрбаху на фоне темных сюртуков других студентов всегда бросалась в глаза светлая тройка Звонцова, выдавая его с головой. Скульптор догадывался об этом, но сменить костюм было бы для него просто святотатством: в этой тройке еще его дед (последний настоящий «барин» в роду Звонцовых) наезжал в Монте-Карло и Карлсбад, где жил «истинно по-русски», то есть на широкую ногу. Итак, куратор склонился над рисунком, стал его внимательно рассматривать. бормоча:
— Слышал, что вы и живописец, хотелось бы взглянуть на ваши работы… А вот греческий нос здесь — это совсем неправильно! Эго неверный угол… — Профессор продолжал, повысив голос и обращаясь уже ко всей аудитории: — Обратите внимание, насколько красив ваш натурщик. В его изможденности есть своя красота. По всему видно, что старик добр к людям. Как известно, на человеческом лице, особенно после пятидесяти лет, отражаются все пережитые чувства. Если человек часто улыбался, на его лице появятся добродушные морщинки, если же человек много хмурился или подличал, появятся морщины подлости. На лице вашего натурщика отобразилось все его отношение к жизни. И посему можно сказать без преувеличения, что он красив…
